Пробный шар

Это действительно было письмо от Фрэнка Эшби. Постников познакомился с Фрэнком на конгрессе социомодельеров четыре года назад. С длинным, непривычного вида конвертом в руке Постников пристроился обратно в свое кресло. Из распахнутых окон дома напротив как недорезанные верещали по-английски какие-то новые, совсем уже неведомые Постникову группы, громко открывала душу женщина Пугачева, Боб Расческин доверительно сообщал, что он змея и сохраняет покой, устарелый Жарр булькал "Магнитными полями". Вечер пятницы. Хлопнула дверь внизу, и раздались громкие голоса Павки и Вальки. Валька, оказывается, ждал где-то здесь — то ли на лестничной площадке, то ли в кустах под окном. "У нас у самих рыльце в пушку!" — "У всех в пушку! Не об этом речь, не о количестве пушка, а о наличии рыл как таковых!" — "Демагогия. Мы всех будем ругать, а нас никто не смей, мир сразу развалится…" — "Ой, да плевали все…" Постников прислушивался, пока голоса не пропали, но так и не понял, о чем речь. Какие-то их дела. Сигнал с другой планеты, обрывок чужой шифровки. "Дешифровать к утру, ротмистр, или расстанетесь с погонами!.."

"…Мы перебрали два десятка сценариев, — писал Фрэнк. — При любом из них получается, что должно смениться еще не менее семи поколений, прежде чем станут ощутимы изменения. Да и то мы принимали за константу интенсивность человеконенавистнической пропаганды, которая на самом деле, несмотря на поверхностные политические сдвиги, растет, сознательно нагнетается средствами массовой информации и, видимо, сводит на нет эволюционный процесс. Прогнозы самые неутешительные. Очевидно, что у человечества нет такого запаса времени…" Постников посмотрел еще раз на конверт, на штамп "Эйр мэйл". Больше двух месяцев этот плоский дружеский кулечек полз поперек планеты, преодолевая расстояние, которое какая-нибудь никому здесь не нужная "MX" покроет за тридцать семь минут. Парадоксально, конечно… Надо марку Свирскому отнести в понедельник, мельком подумал Постников.

Хлестнул телефонный звонок. Жена, вскинулся Постников, срывая трубку:

— Алло?

На том конце — тишина, затем изумленный женский вздох и отбой. Конечно, Анна. От поспешности едва попадая пальцем в дырку диска, Постников набрал номер. Не отвечали очень долго. Испытывая жгучее желание плюнуть на все это, Постников тем не менее терпеливо ждал.

— Да?

— Это ты звонила?

Пауза.

— Я.

— А трубку-то зачем бросила?

Анна опять вздохнула.

— Просто хотела услышать твой голос, потому что испугалась, что с тобой что-то случилось. Ты всегда чувствуешь, когда мне худо, а тут я жду, жду, ты не едешь и не звонишь, хотя уже скоро девять. Я испугалась.

— Я только сейчас с работы, прости. Что с тобой?

— Не знаю. Не спала совсем… в половине третьего проснулась — нет, даже раньше, наверное, в четверть. И уже больше не смогла уснуть. Такое ясное небо, как зимой, все звезды заглядывают в окно, как зимой, а они не должны быть как зимой ведь лето, правда? Лето… — Она надолго замолчала. Постников ждал. — Поэтому очень страшно… такие острые, что хотелось кричать.

— Кошмар, — сочувственно сказал Постников. — А окно занавесить нельзя было?

— Какой ты глупый, Димка. Я занавесилась, я забаррикадировалась, я подушкой накрылась — они все равно режут, и мозг, я так и чувствовала, слоится, как от маленьких ножичков, на сегменты. Такие маленькие невероятно острые ножички, как во сне жены Петепра, помнишь, в "Иосифе"?

— Кого?

— Дима! Ты так и не читал Манна? Ты должен немедленно наконец прочесть Манна! Обещай мне!

— Обещаю, — сказал Постников.

— Я верю… И вот в какой-то момент мне показалось, что ночи мне не пережить, понимаешь? Я не вставала сегодня, лежала, читала и ждала тебя. Или хотя бы твоего звонка. Я еще жду.

— Манна читала?

Она легонько засмеялась.

— Переписку Ходасевича.

— И в институт не ходила?

— Боже, ну какой институт. Я позвонила Маняше…

— Имей сто друзей. И сто подруг…

— Ты все шутишь. Меня восхищает твоя способность при любых обстоятельствах шутить, и так естественно, что действительно все невзгоды кажутся пустяками…

Постникова, распарившегося на улице, начало теперь неприятно познабливать у раскрытого окна. Но он боялся сказать, что мол, прости, подожди секунду, я рубаху накину — Анна могла тут же произнести замкнувшимся голосом: "Извини, я не буду тебе мешать", опять бросить трубку, а потом кукситься месяц или два и только где-нибудь к первому снегу сообщить: "Знаешь, когда ты не захотел разговаривать — помнишь, летом? — я ощутила вдруг, что какая-то ниточка порвалась…" Постников подобрал под себя ноги и прижал локти к бокам.

— У нас теперь собака.

— Какая собака?

— Бедлингтон. Удивительный щенок, нежный, норовистый, умница. Дочка захотела собаку, и я не могла ей отказать. Должен же у девочки быть хоть один друг среди всей этой своры факультетских приятелей.

— У всех должен, — сказал Постников, постукивая зубами. — У нее терьер, у тебя — я… Угу?

Она снова засмеялась каким-то сытым смехом.