«Пробудись, железо!»

– Ученого с большой буквы. Его называют так, и он достоин подобной чести. Он не смотрел на народ свысока – и народ помнит его вопреки негласному запрету властей на само его имя. А ведь такой запрет – тоже признание.

– Что говорил Ученый?

– Развивал идеи предшественников. Господствует доктрина о том, что власть дана свыше, наделена божественной благодатью, и, следовательно, непогрешима. Но Ученый писал, что любая власть, забывшая о своем предназначении, теряет благодатное начало и превращается в бедствие для собственного народа. Когда власть становится обузой, народ получает право свергнуть ее и избрать новую. И в этом нет ни греха, ни преступления.

– Тогда ничего удивительного в запрете на его имя, – вздохнул дон Карлос. – Но наш народ не станет свергать власть.

– Я бывал в разных уделах – везде одно и то же! – юноша вскинул подбородок, готовясь к жаркому спору. – Меняются только имена ненавистных народу алькальдов короля! Недовольство висит в воздухе. Оно чувствуется во всем – разговорах, песнях, шутках! Порой кажется, что недовольство сближает разные сословия. Почему народ не свергнет власть?

– Хочешь – скажи из-за лени, хочешь – из-за робости. Да не все ли равно? Главное – не поднимутся и не свергнут. Поверь мне. Я видел, что позволяют делать над собой сильные и храбрые люди на военной службе. Ради наград и повышений, а то и просто под страхом телесных наказаний. Рожденные для мечей опасаются розог! И среди них немало дворян, а это – сила и гордость народа! Чего говорить об остальных!

Алонсо молча опустил глаза, не находя ответа.

– Просто сила покоряется силе, – дон Карлос заговорил спокойнее. – Я видел сам и готов поклясться честью, что государство – самый большой и могучий из всех живущих разбойников. Оно возникло и держится на грубой силе и не терпит соперничества. Чьего бы то ни было.

– Золотые слова, сеньор, – закивал в ответ Алонсо. – И если так, то из разбоя вырастет только разбой, это естественно! Чтобы защитить своих подданных, государство обязано взять на себя заботу о тех, кто лишен самого необходимого. Иначе любой, кто испытывает нужду во всем, имеет право отнять у другого его излишки.

– Ты опять за свое, – устало вздохнул кабальеро. – Я знаю историю о десяти благородных рыцарях, которые думали и поступали так же, – он положил ладони на стол и медленно один за другим загнул пальцы, в конце с силой сжав кулаки.

– Что стало с ними?

– Отправились воевать на Материк простыми солдатами. Почти все остались там, – дон Карлос поднялся и залпом осушил кружку.

***

Шум выпивших людей в зале не прекратился – он лишь стих на пару мгновений и зазвучал снова, но теперь в нем слышалась сердитая тревога. Раздались неторопливые и нарочито громкие шаги. Дон Карлос увидел, как по таверне вышагивают, походя расталкивая попавшихся навстречу, пятеро молодцов в потрепанных, вызывающе ярких одеяниях. Они бросали по сторонам взгляды, полные высокомерной скуки, словно столичные щеголи, ни с того ни с сего угодившие в притон бродяг. Хотя и сами молодчики, без сомнения, были завсегдатаями подобных мест. Завернутые в короткие широкие плащи, в сдвинутых набекрень огромных беретах они могли бы сойти за чужестранцев. Вдобавок всю одежду от беретов до чулок покрывали разрезы, как будто оставленные десятками лезвий в многочисленных схватках. Махос, городские бандиты.

«Беда не приходит одна, – говаривали на острове, а пословица продолжалась: – Махо идет следом». Городские бандиты внушали людям тревогу еще большую, чем их горные и лесные собратья – те нападали лишь тогда, когда чуяли поживу. Иное дело – махос. Крепкие парни, народившиеся в городских трущобах, всю жизнь не знавшие ничего кроме кривых полутемных улочек и не дорожившие ничем; с детских лет они изнывали от безделья и нерастраченной удали. Махос набрасывались на людей ради забавы, лишь бы жертва не нашла в себе мужества защищаться. Эти мерзавцы могли избить человека лишь за то, что не были знакомы с ним.

С хозяйским видом махос приблизились к столу, за которым сидели трое нездешних посетителей. Один, распахнув плащ, как будто невзначай мотнул перед ними тяжелой чинкуэдой, притороченной к поясу, вытянул из складок одежды кожаную кружку на ремне и без приглашения налил себе вина. Двое других остановились чуть поодаль, недобро ухмыляясь. Четвертый тяжело опустился на табурет рядом с доном Карлосом, вперив в него наглые глаза; кабальеро ответил презрительным взглядом, незаметно убрав правую руку за спину – поближе к даге. Пятый – страшный верзила, от груди до глаз покрытый черной шерстью – сгреб за шиворот и вытолкнул из-за стола Алонсо – тот и рта раскрыть не успел.

– Эй, парень, – повернулся к нему Вальехо. – Я беседую с этим молодым господином!

– Хочешь отправиться следом? – махо зевнул в лицо Пабло; зубастая пасть широко распахнулась, исторгнув рычащий звук.