Пробуждение

— Викторию осудили на три года в ссылку за революционную подпольную работу, — спокойно сказал он. Но я заметил, как дрогнуло смуглое мужественное лицо. — Извините, пожалуйста, я не поздравил вас с производством, — с неловкостью произнес Ипполит Фадеевич, усаживая меня в кресло. — В последнее время Вика работала учительницей в Спасске, — продолжал он, овладев лицом, — и там распространяла литературу… выступала на митингах…

Мне стало понятно, почему она вдруг перестала писать.

— Я верю, что Виктория делала это не по злому умыслу, а действовала, как подсказывало сердце…

Я не дал ему закончить.

— Скажите, куда сослали Вику? У меня отпуск, я хочу поехать к ней.

— Чтобы добраться туда, нужно десять недель, — горько усмехнулся Ипполит Фадеевич. — К тому же, — голос его сделался суше, — это может испортить вам и службу, и дальнейшую жизнь.

С тяжелым сердцем уезжал я из Николаевска. Пришлось ехать сразу же к месту службы. Вскоре в Порт-Артур приехал после отпуска и Костя Назимов. Мы служили в одном отряде, вместе посещали ресторан «Саратов» и офицерское собрание, ходили на балы и в гости. Воевали тоже вместе. На стоянках, во время крейсерств, в дозорах я носил в душе образ Вики. Когда окончился срок ее ссылки, я написал письмо Ипполиту Фадеевичу. Он ответил, что Вика домой не вернулась и даже неизвестно, где находится.

Я догадался, что она по-прежнему ведет где-нибудь революционную работу и живет, должно быть, под чужой фамилией.

3

«Скорый», «Грозовой» и «Сердитый» неделю простояли в бухте Новик, в карантине. В Золотом Роге находилось несколько старых миноносцев и ремонтировавшийся крейсер «Аскольд». Корабли, способные плавать, были надолго отправлены в море. Командующий Владивостокским отрядом контр-адмирал Иессен запретил увольнять матросов на берег. В городе и по всему Приморью введено было военное положение. В Приамурском военно-окружном суде на Посьетской шли процессы над участниками революционных выступлений. Судили артиллеристов Иннокентьевской батареи, нижних чинов Сибирского флотского экипажа и матросов судовых команд крейсеров «Жемчуг» и «Терек».

По городу разъезжали казачьи патрули. Из Владивостока было выведено много частей, охваченных революционным брожением. В особую экипажную роту перевели из состава команд военных судов, стоявших в порту, пятьсот матросов и держали под усиленным караулом.

А волнения не прекращались. Неспокойно было на транспортах, в порту, на миноносцах и в минном батальоне, расквартированном в бухте Диомид.

Сойдя в первый раз на берег, я зашел в офицерское собрание. В буфете за столиком сидели два капитана инженерных войск в несвежих мундирах. Они только что приехали из Свеаборга. Проштрафившиеся офицеры, подвыпив, разговорились и рассказали мне о восстании в Свеаборгской крепости. Больше всего меня удивило, что восстанием руководили двое офицеров: подпоручики крепостной артиллерии Коханский и Емельянов.

— Вся Россия бунтуется, господин лейтенант, — моргая красными от выпитого вина глазами, устало говорил тучный капитан с простреленным во время мятежа ухом. — Вот всю ее, матушку, поперек проехали — и везде волнения…

— В Питере у дворца началось, в Москве громом грянуло и пошло грохотать по всей России, — не отрывая от меня удивленного пьяного взгляда, подтвердил второй капитан, темнолицый, худой. — В Екатеринбурге, Омске, Иркутске, Чите — везде прошли бунты и волнения. Думали — здесь, на краю света, поспокойнее, — так нет, черт возьми! И здесь! Там у нас тише стало, а у вас не кончилось еще. Н-не-ет, — погрозил кому-то пальцем капитан, — еще будут дела…

«Скорому», «Грозовому» и «Сердитому» разрешили ошвартоваться к Угольной стенке на противоположной стороне бухты. Из Морского штаба поступило приказание грузиться углем и выходить на боевые эволюции в Амурский залив.

Команда «Скорого» вышла наверх по авралу, но грузить уголь отказалась.

— Воевали-воевали, а теперь на берег не пускают, — возмущался Чарошников, разводя руками. — Где же справедливость?

— На небе справедливость, — зло расхохотался стоявший рядом с ним черный, как угорь, минер Порфирий Рога. — У бога спроси. На земле ее нет.

Матросы, побросав мешки, собрались на юте и о чем-то оживленно разговаривали. Ко мне подошел Нашиванкин.

— Что же это получается, ваше благородие? — стараясь побороть волнение, негромко спросил он. — Три года матросы не ступали на российскую землю… Пустите кого-нибудь из матросов в увольнение.

— Сейчас я не могу ничего сделать, Дормидонт. Поступило распоряжение выйти в море на учения.

— Разве мы собираемся снова воевать? Или мало пролито крови?

— Флот должен быть готов к любым неожиданностям. Если бы команды наших судов были обучены как следует, японцы не побили бы нас, — возразил я.

— Поздно махать руками, — усмехнулся Нашиванкин. — Что случилось, того не изменишь. Потопленных кораблей не воротишь, мертвых — не воскресишь.

— Предохранить отечество от новых бед нелишне.

— Не это нужно отечеству…

Из раскрытого люка выбежал наверх вахтенный начальник, мичман Нирод. Нашиванкин замолчал, отошел в сторону.