Пробуждение

На другой день, выйдя утром к роте, я поздоровался: «Здравствуйте, товарищи». В ответ — сперва молчание, затем радостное «Здрав жлам, гсдин поручик». Вечером командир батальона капитан Бессарабов пытался сделать мне разъяснение.

— Ты, Миша, — он называл меня так, а я его на «вы» и по имени-отчеству — давала себя знать разница в возрасте в двадцать три года. — Ты, Миша, вернулся из отпуска, насмотрелся там, чего не надо. И вот на! Пожалуйте! «Здравствуйте, товарищи»! Как же теперь прикажешь мне быть? На «товарищей» у меня язык не поворачивается.

— А чем, Владимир Николаевич, мои товарищи хуже ваших «молодчиков-стрелочков»?

— Не говори! Не говори! Твои прежние «молодцы» — это хорошо, а «товарищи»! Извините меня, брат, но так могут говорить только штафирки. Прошу тебя: откажись от этих «товарищей».

На другой день подошел командир четвертой роты, мой приятель толстый и чувствительный Колокольчиков.

— Ну, Мишка, наделал ты делов со своими «товарищами». Здороваюсь сегодня утром с ротой, как обычно: «Здорово, орлы!», а в ответ молчание. Я в недоумении. Вдруг из задних рядов голос: «Знаем мы, какие орлы бывают и где сидят!» Понял? А стоят «смирно». Пришлось и мне по-твоему поздороваться. Отлично ответили, шельмы. Вот и мы стали ре-во-лю-цио-не-ры, — протянул он.

Вчера вечером был у командира полка полковника Арнольдова по его вызову. Встретил меня ласково.

— Это хорошо у вас получилось, поручик, как вы по-новому здоровались с ротой. Приятно, приятно! Одобряю от чистого сердца. Только, если у вас будут еще такие же новости, прошу вас предварительно доложить мне. А то, знаете, все так внезапно, мы не успели перестроиться. Приятно, очень приятно, — заключил командир полка.

Когда я возвращался в городок, на лесной дороге встретился мне рядовой моей роты Поликарпов, здоровенный, краснолицый, добродушный и очень исполнительный солдат. Увидев меня, он подтянулся и, подойдя на положенное расстояние, молодецки встал во фронт. Я остановил коня и спросил его:

— Вы что, Поликарпов? Теперь ведь во фронт становиться не полагается!

— Дык я, господин поручик, не по службе, а из уважения, — ухмыльнулся добродушный солдат.

— А чем же я это ваше уважение заслужил?

— Уж очень хорошо у нас в роте, господин поручик, ну прямо как в учебной команде! 

— Гм! Ну спасибо, Поликарпов, можете идти.

— Рад стараться, господин поручик.

Поликарпов ушел, «давая ногу».

Я тронул коня, покачал головой и подумал: «Действительно, неисповедимы пути твои, господи!»

* * *

Капитан Бессарабов совершенно неожиданно обнаружил два крупных таланта. Во-первых, по его словам, он был в 1912 году участником русской олимпийской команды по стрельбе из револьвера.

— Пойдем, Миша, стрельнем, — пригласил он меня, доставая из чемодана маленькую мишеньку.

Мы вышли в поле, где стояла старая, старая ива. Когда-то здесь был прудик, а теперь только сухая ложбинка, поросшая изумрудной невысокой травой с массой полевых цветов: желтых, красных, синих. Тут можно было стрелять, не опасаясь случайно попасть в кого-нибудь. Бессарабов прикрепил мишеньку кнопками к иве и отсчитал двадцать пять шагов.

— Начнем?

— Начнем, пожалуй!

Капитан сделал пять выстрелов, не особенно прицеливаясь и с нарочитой небрежностью. Тем не менее он выбил сорок пять очков. Я стрелял хорошо, но из револьвера мои результаты редко поднимались выше сорока трех очков, а обычно были между тридцатью восемью и сорока двумя. Я не хотел осрамиться, но выбил лишь сорок одно очко. Стреляли еще три раза. Бессарабов выбил дважды по сорок шесть и один раз сорок семь. Такой стрельбы мне еще не доводилось видеть. Мои успехи были значительно скромнее, я выбил тридцать восемь, сорок и сорок два очка. Бессарабов результатами своей стрельбы был удовлетворен, похвалил и меня, но сказал, что у меня не хватает выдержки, хотя глаз верный и рука твердая.

— Спортсмена-олимпийца из тебя, Миша, не выйдет. Ты натура нервная и, кроме того, всей душой отдаться стрельбе ты не можешь и не захочешь, но стрелок ты отличный, чего, я думаю, тебе достаточно.

Как-то, подшучивая над своим затянувшимся капитанством, Бессарабов во время чаепития у нас в роте сказал:

— Нет, мне определенно везет. Смотрите: Мякинину уже двадцать семь лет, а он только штабс-капитан, а вот мне только сорок шесть, а я уже капитан.

Бессарабов возил с собой скрипку в хорошо запирающемся футляре и заботливо оберегал ее. Однажды вечером он извлек скрипку из футляра, настроил ее и исполнил «Легенду» Венявского. Я слышал немало первоклассных скрипачей, но игра Бессарабова поразила меня: это было вдохновение. Скрипка рассказывала какую-то старую быль, ласково шептала любовные речи, возмущалась несправедливостью, звала вдаль, ввысь, говорила о том, что правда — самое прекрасное, она дороже всего, дороже жизни. Я был потрясен. Бессарабов кончил и, все еще серьезный и углубленный, положил скрипку на колени.

— Владимир Николаевич, вы чудесно играли, как первоклассный скрипач, — искренне воскликнул я, очнувшись.