Пробуждение

Поразило же меня другое. Поразило то, что там все меня всерьез принимали. Не как маленькую. Не делали вид, а действительно слушали заинтересованно. И я осмелела и стала говорить о бригаде, как я думаю, о том, какая это прекрасная форма человеческих отношений. Сперва у меня был страх, что все тут же поскучнеют, раздражатся, как это бывало с Семеном Корнеевичем. Но этого не случилось. Я почувствовала, что это волнует всех, всем близко — человеческие отношения! И у меня возникло убеждение… Ты не смейся, не думай, что я себя переоцениваю или зазналась… Нет-нет, я прекрасно понимаю, что еще НИЧЕГО в жизни не сделала. Но у меня возникло убеждение, что все мои мысли, чувства, стремления не смешны, что они понятны другим потому, что и другие мыслят и чувствуют так же. В общем, что все, чем я живу, имеет право существовать.

На обратном пути спрашивала Петрушина: не боится, что опозоримся? Вдруг не пойдет живица при ребристом окорении? Он даже подскочил.

— Абсолютно! — Словечко у него теперь такое появилось.

Весна, весна! Чувствуете вы ее там, в городе?

2

Извини, совершенно времени нет — самая подготовка к сезону. Теплынь. Сокодвижение начнется со дня на день. Цветет белый подснежник, сон-трава. Все дни я в лесу и вижу, как просыпается тайга. Вчера с трясогузкой поздоровалась. Муравьи поползли… Скоро журавли затрубят. Скоро экзамены — у тебя в институте, у меня в лесу.

3

Приказом по химлесхозу петрушинская бригада расформирована! Ты представляешь?! Сегодня Семен Корнеевич собрал в конторе всех мастеров на оперативку перед началом сезона и объявил. Почему? Не поговорив, не предупредив… И несмотря на то, что в тресте поддержали! На оперативке он мне слова не дал. Вызвала Петрушина. Мы просто ворвались к нему в кабинет, он не хотел ничего обсуждать.

— Я отвечаю за план, и я решаю!

Нового директора пока не прислали, и Семен Корнеевич исполняет обязанности, все руководство в его лице. На Петрушина было страшно смотреть, я думала, он его сейчас убьет.

Семен Корнеевич сидел на месте Василия Мефодьевича, по-хозяйски расставив локти на столе, спокойно, уверенно смотрел на нас с насмешкой.

— Вот так, деятели! Считаю, что предложение мало проверено. Рисковать планом не желаю. С трестом я договорился. Пусть в другом хозяйстве пробуют. У меня тут нету условий.

— Как — нет условий?! — Петрушин перегнулся через стол; казалось, он собирается вцепиться в него зубами. — Как — нет условий?! Люди же есть!

Семен Корнеевич осклабился.

— Потому что люди, поэтому как раз и не могу допустить. Интересы людей я и соблюдаю.

— Так ведь они же добровольно.

— «Добровольно»! Мозги затуманил. Мастера неопытного с толку сбил. И ты думаешь, они работать будут? А это видал? — И он вдруг сунул Петрушину под нос кукиш. — Рубль человеку нужен! Ру-бль! А не агитация! За рубль он и работает. За свой рубль! Понимаешь? За свой! Мне надо, чтобы каждый за себя отвечал, тогда я с каждого план спрошу. А у тебя я с кого спрошу? За всех твоих с кого спрошу? С тебя? У тебя из зарплаты вычту? А у тебя шиш в кармане! То-то. Иди и работай. На своем старом участке. Не хочешь — бери расчет. И вас, Вера Иннокентьевна, не задержу. Можете написать заявленьице насчет здоровья…

Откуда у меня спокойствие взялось?

— А я, между прочим, не собираюсь уезжать отсюда, Семен Корнеевич!

— Напрасно, Вера Иннокентьевна. Пока мы вам трудовую книжечку не испортили… — Он продолжал улыбаться. — Или здоровьице…

Тут за спиной у меня кто-то сказал:

— Ты что на нее-то взъелся, Корнеич?

Оглянулась — Кузьмич!

— Тебя кто звал? — тихо, с угрозой сказал Семен Корнеевич.

Кузьмич укоризненно покачал головой.

— Никто. А нехорошо, Семен Корнеевич. Ну меня, старого холуя, за собаку считаешь. Так я другого не стою, Мне податься некуда, ты знаешь, ты этим вот как пользуешься!

— Чем я пользуюсь? Что ты брешешь!

— А как же, по твоему указанию я Кирпоноса тогда напоил…

— Пошел отсюда к чертовой матери! — Семен Корнеевич встал, шагнул из-за стола. — Духом!

Кузьмич съежился, отступил в коридор:

— Иду, иду, куда ж мне податься… А нехорошо!..

Семен Корнеевич сел за стол, принялся разбирать какие-то бумаги. Но руки у него дрожали! Сказал, не глядя на нас:

— Все. Окончен разговор.

Дудки! Не окончен разговор. Петрушин подал заявление в партийное бюро. Я написала в трест. Будет общее собрание, на котором выступит вся наша бригада. Рубль?! Разве Мерич за рублем вернулся в бригаду? Или Кирпонос! А Петрушин? И все другие! Нет, будем драться!

А мне еще один урок. Я думала, лишь бы попасть в поток, в главный поток жизни, а дальше понесет себе как щепочку. Плыви и радуйся. А выходит, нужно этому потоку прокладывать и чистить русло!

Будем драться! Тем более, Проскурин говорит, вот-вот проснутся деревья…