Пробуждение

- Ну, вот ещё! К Матвею приставишь кого. Да я лучше пешком ходить стану, чем терпеть Ванькины выходки, - строго отрезала Марья Фёдоровна и опять уткнулась в бумаги, давая понять, что разговор окончен.

Василий Лукич не уходил. Молча переминаясь с ноги на ногу, он ожидал дальнейших распоряжений.

- Ладно, ступай и смотри у меня, - не поднимая головы, разрешила барыня.

***

Майские сумерки опустились на землю. Словно красуясь перед россыпью звёзд, из-за облаков медленно и торжественно выступил яркий месяц. С крыльца барского дома осторожно, стараясь быть незамеченной, спустилась женская фигура. Прижимая к груди небольшую корзинку, она быстрым шагом направилась к конюшне, время от времени оглядываясь назад.

- А ну, стой! – чей-то строгий окрик остановил её у самых дверей конюшни.

Из-за угла вышел Григорий, паренёк лет четырнадцати с веснушчатым рябым лицом и торчащими во все стороны непослушными рыжими вихрами.

- А ну, стой, не то как стрельну! – пригрозил он, снимая с плеча старую ручницу.*

- Гриш, да я это, Лукерья.

Лукерья остановилась в лунном свете.

- Ну, чего тебе? – стараясь говорить басом, спросил Григорий. – К Ваньке, што ль, пришла?

- Ага, к Ваньке…

Девушка кивнула и выжидательно посмотрела на паренька. Тот всё так же нарочито строго, по-взрослому проворчал:

- Ходят тут всякие… Не велено никого пускать…

- Да как не велено?.. Я же мигом, - Лукерья просительно взглянула ему в лицо и, протягивая вперёд корзинку, прибавила: - Я же вот, поесть ему… никто не узнает…

- Чего у тебя там? – полюбопытствовал Григорий.

Лукерья с готовностью сняла салфетку, прикрывавшую верх корзинки.

- А ты возьми, возьми пирожок-то, - не предложила, а попросила она.

Григорий почесал затылок, пытаясь пригладить непослушные вихры, осмотрел содержимое корзинки и вкусно откусил кусок румяного пирожка.

- Ну, ладно, проходи, - миролюбиво разрешил он, - только быстро.

Лукерья шмыгнула в дверной проём, но он опять остановил её.

- Слышь, нешто у барыни кажный день такие лопают? – спросил, дожёвывая пирог.

- Лопают? – улыбнулась девушка. – Да я сама Ване напекла. А у барыни и повкусней бывают.

Иван лежал на животе, вытянувшись и не смея пошевелиться от нестерпимой боли в спине. Лунный свет едва пробивался сквозь щели в стенах и маленькое оконце, укрывшееся под самым потолком. Лошади в стойлах изредка всхрапывали, просыпались от любо-го шороха и чутко пряли ушами.

- Кто здесь? – хриплым голосом спросил Иван, почувствовав движение.

- Вань, я, Лукерья…

Она осторожно, стараясь ступать как можно тише, подошла к нему, присела рядом.

- Зачем пришла? – Иван повернул голову, силясь разглядеть лицо Лукерьи.

- Вот, поесть тебе принесла, - тихо ответила та и, не сдерживая слёз, зашептала, растяги-вая слова: - Да что же с тобой сделали-то?.. Горемычный ты мой… Ванюша-а-а…

- Перестань, - Иван недовольно поморщился, попытался сесть, застонал от боли.

- Я щас, Вань, - Лукерья прекратила плакать, лишь изредка шмыгая носом, засуетилась, помогая Ивану. Откинула окровавленную рубашку и осторожно стала прикладывать к ранам чистую тряпицу, смоченную в каком-то отваре.

- Потерпи, потерпи немного, - приговаривала она. Потом добавила: - Рубашку бы сменить.

- Не надо, - отказался Иван, - утром заметят, поймут, что ты была…

Он невесело улыбнулся: - Ну, давай, чего у тебя там, - указал взглядом на корзинку.

Лукерья с готовностью разложила нехитрую снедь. Иван ел, а она смотрела на него с затаённой болью.

- Ну, чего ты, Луша? – ласково спросил он, глядя в её лицо, мёртвенно бледное в лунном полумраке, с расширенными от слёз глазами.

- Вань, - шёпотом отозвалась Лукерья, - не думаешь ты о нас, - она опять тихо всхлипнула и тут же поднесла к глазам конец повязанного на голову платочка. – Смирился бы, Вань!.. Глядишь, барыня-то и простила бы… Свадьбу бы справили… А так… засекут тебя, Ванюша.

- Ну, запричитала! Бог даст, не засекут.

Иван опять лёг на живот, осторожно вытянулся.

- Не засекут, - повторил он. – А в ноги падать я не стану, - строго взглянул на Лукерью и, жалея её, уже ласково добавил: - Не плачь, не пристало тебе плакать… А теперь иди, не ровён час, кто увидит, не сносить тебе головы…

***

В качестве иллюстрации к главе использована картина И.Е.Репина "Проводы новобранца"1878-1879. Русский музей, Санкт-Петербург.