Пробуждение Ктулху

Путь к холму оказался довольно долгим: почти все время я мог видеть строгие очертания храма, возведенного там во второй половине восемнадцатого века. Он был стройным, вытянутым вверх, быть может, несколько чрезмерно, но это невероятным образом гармонировало с общей обстановкой города: он как будто возвышался до самого неба и прикасался вершиной к облакам, даже и им внушая необходимую мысль о человеколюбии. Тонкие окна с острыми очертаниями блестели на солнце: то одно, то другое словно испускало отдельные лучи.

Однако дойти до храма никак не удавалось, улицы вели меня то влево, то вправо. Я видел торговые лавки с широко раскрытыми дверями, жилые здания, небольшие сады, закрывающие чье-то малое жилище, прошел площадь, где устало шевелился едва живой фонтан – так жарко было ему в этот день…

Наконец один из переулков резко начал вздыматься вверх, и вскоре я поднялся на гору. Храм вырос передо мной внезапно – сплошная стена, словно бы закрывающая собой небо. Я остановился, приложил к ней руки. На меня повеяло внезапным ледяным холодом: эти стены источали его так неистово, как будто летнее тепло и другие земные мелочи не были для них указом. Стены эти словно бы существовали в ином мире, и всякий, кому хотелось из одной вселенной очутиться в другой, мог просто войти туда. Я уже начал сомневаться, что это обычный храм, хотя внешне ничто не указывало на обратное.

Пройдя мимо, я медленно начал спускаться с холма. Дороги здесь уже не было. Мисс Радклиф рассказала все верно: сюда определенно очень мало кто приходил. Одичавший заброшенный сад все же отчетливо выделялся среди лесных растений: листья яблонь подрагивали на ветках; плоды еще не созрели, цветы уже отцвели; все здесь оказалось тихо, безмолвно; не прилетало ни пчел, ни птиц.

Я прошел еще несколько шагов – и внезапно передо мной словно бы вырос тот самый сарай. Это было совсем невысокое строение, чуть выше человеческого роста, и в дверь приходилось входить нагнув голову. Солнечный свет почти не проникал сюда, путь ему преграждали густые яблоневые листья, словно сплетавшиеся над крышей здания. Мне вдруг почудилось, что их переплетение создано кем-то искусственно, что чьи-то неведомые руки соединили эти ветки и заставили листья лежать друг на друге, создавая свету преграду.

Я прошел несколько шагов, вслушиваясь: ни ветра, ни птичьего пения, ни шороха травы – ничего не слышалось здесь. Даже мои шаги не звучали, словно я наступал не на землю, а на некое воздушное пространство, отделявшее мои ступни от почвы. Здесь была видна едва заметная тропинка, которая подводила ко входу.

Дверь его оказалась закрыта – но не заперта; едва я коснулся ее, как она тихо отошла в сторону, позволяя мне проникнуть в темное помещение, полное ледяной прохлады. По ощущению этот холод показался мне похожим на тот, что источало церковное здание. Поневоле мне пришла в голову мысль о том, что это складское помещение (чем бы оно изначально ни являлось) на самом деле принадлежит не нашему семейству, а церкви… Или же к возведению церкви тоже в свое время приложили руку давние наши предки? Такое весьма возможно…

Я наклонил голову и вошел.

Внутри было темно, и я снова, уже привычно, замер на месте, привыкая к новому, тусклому освещению. Первое впечатление, которое захватило меня в этом помещении, было, таким образом, связано не со звуком и не с картиной, а с запахом. Здесь еле ощутимо пахло чем-то пыльным и вместе с тем сладковатым. Похожий запах испускало и то пальто, что висело в комнате, где некогда обитали старшие братья моей матушки.

Наконец взгляд начал проясняться, и я увидел какие-то продолговатые тюки или поленья, висящие вдоль дальней стены. Слабый свет, проникавший в помещение через открытую дверь, озарял их еле-еле. Медленно-медленно начали вырисовываться передо мной подробности этого зрелища. Я увидел тонкие очертания подвешенных, то, что их окутывало, обволакивало, словно покрывало… Изящно скользившие очертания этих покрывал пересекались, складываясь в диагональные узоры. А там, внизу… В самом низу… Я не поверил собственному взору! Бледным, мертвенным сиянием светились маленькие, совершенно круглые лица мальчиков с опущенными веками и плотно зажатыми губами. Они выглядели как младенцы, свисали ровно – в ряду, как мне показалось, было не менее пятнадцати этих существ – и не шевелились, однако вместе с тем меня не оставляла твердая уверенность в том, что они вовсе не мертвы, что они живы и каким-то образом ждут своего часа.

Я замер – у меня внезапно отнялись руки, ноги, я не мог пошевелиться, хотя душой мечтал только об одном: убежать. У меня пропал голос, я не в состоянии был издать ни единого звука. Не знаю, сколько времени это длилось – несколько секунд или вечность.

Внезапно кое-что изменилось: одна из фигур еле заметно шевельнулась и коснулась другой. Шевельнулись и соседние, и вот уже они все принялись тихо, очень осторожно раскачиваться из стороны в сторону, делая это одновременно и с одинаковым усилием. А потом тот, что находился в центре, начал медленно, едва заметно открывать глаза.