Пробуждение Ктулху

Однако спустя несколько минут мне внезапно почудилось, что блеск этот несколько искусственный, его как будто навязывали зрителю, ведь куда бы ты ни повернулся – повсюду что-то сияло, золотилось и испускало неестественные красочные лучи. В обыденной жизни я прежде никогда такого не видел, поэтому на краткий миг мне стало не по себе.

Впрочем, мысли обо всех этих впечатлениях почти сразу же покинули меня, поскольку я увидел дом, принадлежащий предкам моей семьи, – дом, где ныне обитал мой родной дед. Строение это было двухэтажным и имело вид недавно возведенного – хотя и в старинном стиле; полагаю, не так давно дед вложил немалые деньги в ремонт, благодаря чему дом и был доведен до такого прекрасного состояния. Над входом красовался козырек, выкрашенный в зеленый цвет и украшенный очень простой и вместе с тем изысканной резьбой. Я знал, что этот дом принадлежит семейству Эллингтонов, поскольку видел несколько фотографий в альбоме у матушки: порой она, охваченная грустью, показывала мне снимки, где была запечатлена в детском возрасте рядом с отцом и старшими братьями, о которых я знал лишь то, что оба они умерли молодыми.

И все же я колебался, прежде чем решился подняться по четырем ступенькам и постучать в дверь, используя привязанный там медный молоточек.

Даже прежде, чем раздался этот звук, дверь распахнулась рывком, и на пороге показался высокий стройный старик. Впрочем, стариком я называл его про себя в те годы, когда мне едва минуло четырнадцать и всех, кто был старше меня лет на десять, я в мыслях своих относил едва ли не к преклонному возрасту. Ему было в то время немногим более пятидесяти, и в любом случае он выглядел крепким и полным энергии.

Глаза его блеснули, когда он встретился со мной взглядом.

– Мистер Эллингтон? – произнес я тоном, который втайне давно тренировал. – Добрый день. Меня зовут Артур Филлипс Этвуд, и бывшая мисс Эллингтон произвела меня на свет…

– А! – коротко отозвался старик. – Внук. Входи. Не стой тут на пороге. Ты голоден? Да что я спрашиваю! В твоем возрасте человек голоден всегда. Входи же, входи. Нечего торчать на улице.

Вслед за ним я вошел в дом. Внутри было темно – после пылающего солнечного света, который заливал всю улицу, я почти ничего не видел. Полагаю, мистер Эллингтон прекрасно понимал это, потому что не торопил меня и не говорил, чтобы я поднимался по лестнице, поворачивал направо или предпринимал еще какие-либо активные действия. Он стоял рядом и терпеливо ждал, пока зрение ко мне вернется. Постепенно я начал различать темные полированные стены, кое-где исцарапанные (подозреваю, то было дело рук детей, которыми некогда полнился этот дом), узкую лестницу, ведущую на второй этаж, и поворот в сторону служебных помещений. Второе помещение, отделенное стеной от прихожей, по всей видимости, было приемной.

Мистер Эллингтон указал мне именно на него.

– Посидим внизу, я приготовлю чай, – сказал он.

– У вас нет прислуги? – удивился я.

Дед фыркнул.

– Приходит два раза в неделю одна женщина. Я позволяю ей работать здесь не дольше трех часов. Этого более чем достаточно. Еду я готовлю сам или посещаю ресторан. Если ты приехал на больший срок, нежели неделя, то увидишь все своими глазами.

Я молча последовал за ним, решив не задавать больше никаких вопросов. По опыту общения с родителями я убедился в том, что взрослые люди умеют ловко уходить от ответов, которые не желают давать, и ребенок, спрашивающий «лишнее», в подобных ситуациях лишь приобретает глупый вид.

– Стало быть, малышка Эбигайл Эллингтон покинула этот мир, – проговорил дед, наливая крепкий чай в большие металлические кружки, местами погнутые. Они представляли резкий контраст со всей остальной обстановкой, и я про себя решил, что они, по-видимому, являются какими-то старыми памятниками семейных воспоминаний. Впрочем, дед не стал мне ничего объяснять, только посоветовал не хватать кружку голыми руками, чтобы не обжечься, и протянул мне салфетку. Сам он, впрочем, подобных опасений не испытывал и ни в каких салфетках не нуждался: несмотря на то что руки его были белыми и ухоженными, они определенно не испытывали боли от прикосновения к раскаленному металлу.

– Моя матушка ушла три года назад, – заметил я. – Отец присылал вам телеграмму, но так и не получил ответа.

– А что тут можно ответить? – возразил дед. – У меня имелась возможность послужить ее появлению на свет, однако я никоим образом не в состоянии был удержать ее на этой земле.

Высказавшись столь странным образом, он отпил чай и замолчал, задумавшись о чем-то.

Внезапно он спросил:

– Сколько лет тебе, ты говоришь?

– Будет четырнадцать в августе нынешнего года, – ответил я.

– Братьев и сестер, говоришь, нет?

– Мистер Эллингтон, – произнес я растерянно, – неужели матушка ничего вам об этом не сообщала?

– Не очень-то я доверяю каким-то там письмам, – отозвался дед. – Мало ли что напишет женщина, да еще собственному отцу. Соврать – не дорого взять, а уж женщины-то точно на такое способны.

Я покачал головой и, смущенный, опустил взгляд. Он засмеялся.