Пробуждение Рафаэля

Слева открывался вид тоже знакомый, но суровый и дикий, — на предгорья Апеннин, круто уходившие вверх, и развалины необычного строения, в одиночестве сопротивлявшегося натиску леса и кустарника. Пейзаж более напоминал мрачные творения фламандских и немецких мастеров, которые ей приходилось реставрировать, изображавшие мучеников и распятия, лишённые всего светлого, с зияющими пропастями и дикими потоками — знаками жизни, полной неистовых страстей или трагической. Она представила себе, что холм, с которого спускалась, — это грань выбора, чётко делящая страну на до и после, на или-или. Мысленно подбрасывая монетку (руины или цивилизованный мир: что она предпочла бы?), она обратила внимание на единственное движение в этом разделённом пейзаже — фигуру в развевающихся лохмотьях, быстро выбежавшую из густого леса на неокультуренную сторону холма. С расстояния двух или меньше километров с трудом можно было понять, что это человек, и то только потому, что через несколько мгновений следом из того же леса появилась свора собак. Натягивая длинные поводки, они волокли за собой пятерых охотников с ружьями, торчавшими над плечами, как ручка метлы у пугала.

Ветер доносил лай собак, такой слабый, что он казался никак не связанным со сценой, разворачивавшейся внизу. Поначалу Шарлотта вообразила, что наблюдает итальянский вариант потешной охоты, которую устраивали в доме её родителей в Англии, когда натаскивали собак и след для них вместо лисы оставлял бегущий человек. Но когда дистанция между собаками и беглецом сократилась, она увидела, что он стал судорожно метаться из стороны в сторону — повадка больше звериная, нежели человеческая, выражавшая отчаяние, что опровергало всякое предположение об игре. Собачий красновато-коричневый клин и охотники в одежде защитного цвета неумолимо двигались вперёд, как ожившая часть леса или безжалостный вал земляного оползня.

И всё же этот одинокий беглец — человек или нет? Предвечернее солнце слепило Шарлотту, превращая фигуры внизу в чернильные кляксы на пейзаже художника.

Неужели ещё существуют такие вещи, как травля человека собаками? Это немыслимо, по крайней мере не в наше время, не в 1993 году. Шарлотте, привыкшей воспринимать себя как стороннего наблюдателя, мало на что могущего повлиять (разве только после того, когда уже что-то случится, когда вред уже причинён, — реставраторша, починщица), потребовалось несколько минут, чтобы среагировать на происходящее. Даже пробившись сквозь густые кусты и побежав — какая нелепость! — вниз по склону, она всё ещё не верила ни своим глазам, ни тому, что она делает. Она была слишком далеко, чтобы успеть что-то изменить, да к тому же бежала медленно, неловко, спотыкаясь на каждой кочке, словно зеркально повторяя неровный шаг другого бегущего, и видела себя проигрывающей обречённый забег — как на драматическом полотне художника, где положение фигур заранее точно определено.

Фигура, шатаясь, перевалила крутой гребень холма и в тот же миг исчезла. Трое охотников бегом бросились вдогонку, криками подгоняя собак; вопли и лай слились в общий гомон, в котором невозможно было отличить людей от зверей. Шарлотта рванулась вперёд, выкрикивая на бегу: «Стойте! Basta![3] Хватит!» — но встречный ветер швырял её крик обратно, словно подтверждая тщетность её протеста.

Собаки достигли крутого обрыва, куда бросился беглец, и резко остановились на краю. Они молча метались взад-вперёд, поводки спутались, как спагетти. Две из них бросились вниз, застряли в ветках кустов и, визжа, барахтались на поводках, пока мужчины с трудом не высвободили их.

Затем все пятеро охотников и их собаки перебрались через гребень и исчезли в зарослях кустарника.

Шарлотта перешла на шаг и, часто моргая, смотрела вниз, в долину, ожидая, когда охотники появятся вновь. Она заметила влажное сверкание — ручей среди смутных очертаний валунов и кустарника, которые поглотили охотников.

Прошло пять минут. Десять. Далёкий тот сюжет, разворачивавшийся внизу, какой бы ни совершил он поворот, уступил место мучительному воспоминанию, далёкому, как детство. Она думала о том, какое удовольствие получал от охоты её отец-солдат. До чего она ненавидела те моменты, когда её посылали принести что-нибудь из холодильника: замороженный кусок дичи, парнокопытной или летающей!

Прошла ещё минута, и Шарлотта решила, что, должно быть, ошиблась, предположив, что идёт охота на человека. То, что я видела, убеждала она судью в себе, было всего лишь обычной охотой на кабана или оленя. Легко объяснить неясное «видение» следствием напряжённой, ювелирной работы над Рафаэлевым портретом: зрение, особенно в последние недели, случалось, играло с ней шутки. Ночью ей виделось, что женщина на портрете стучит пальцем по своим упрямо немым губам, порываясь заговорить.

К тому же день был необычно жаркий для октября. «Надо захватить воды, — подумала Шарлотта, поворачивая назад к безопасной вилле «Роза», — наверно, выпила слишком много вина за ланчем».