Но вот воздух потряс гул колоколов. Санча подождала, пока монахи соберутся в храме, затем, стараясь не привлекать внимания, прошла через столовую, по коридору, пересекла господский сад и скользнула в дверь ризницы. Внутри царила мертвая тишина, нарушаемая лишь приглушенным слаженным пением, доносившимся из храма. Она зажгла свечу от настенного канделябра и не мешкая села за письмо. Каждый шорох пугал ее; даже скрип пера по бумаге казался оглушительно громким.
Солнце и ясное ветреное небо возвестили приход нового дня. Санча в своем садике подрезала разросшийся пахучий тимьян, когда дети, игравшие на земляных валах, закричали, что мужчины возвращаются. Легконогие мальчишки мгновенно разнесли новость по поместью, и не успели всадники подъехать, как все уже бежали встречать их.
Санча надеялась, что муж вернется не раньше, чем появится бродячий торговец. Планы ее рушились. Когда она подошла к воротам сада, многие всадники уже спешились.
Санча ужаснулась, увидев два тела, завернутые в плащи и привязанные к спинам лошадей. Она бросилась во двор, раздираемая противоречивыми чувствами. Ей вдруг захотелось, чтобы среди убитых был Хью Кенби, но она знала, что ее сердце не выдержит, разорвется, если это окажется правдой. Увертываясь от лошадей и расталкивая собравшийся народ, она, как безумная, металась, ища мужа.
Наконец она увидела его, небритого, осунувшегося, едва держащегося на негнущихся ногах, одеревеневших после нескольких дней, проведенных в седле, облепленного засохшей грязью. Он схватил ее и стиснул в объятиях. Кругом стоял такой шум от множества голосов, что она не слышала его слов.
Не обращая внимания на людей вокруг, Хью оторвал ее от земли, прижал к себе и долго не отпускал; его усы кололи ей ухо.
Алиса нашла своего Мартина и со слезами бросилась ему на шею. Румолд, призвав на помощь Донела и Джерема, начал отвязывать убитых; отец Антонио что-то оживленно рассказывал брату Малкому и брату Френсису.
Стоя во дворе среди всей этой суеты, Санча поправляла растрепавшиеся волосы и ждала, когда Хью отдаст последние распоряжения относительно убитых.
Лошадей, низко опустивших морды и выглядевших такими же измученными, как люди, повели в конюшню.
Хью никак не мог освободиться: подходил то один, то другой, что-то спрашивал или докладывал. Наконец он повел Санчу сквозь плотную толпу мужчин и женщин к дому.
Его кожаный камзол пропах потом, лошадьми и дымом костров, а сам он выглядел суровым и возмужавшим. Войдя в столовую, он снял меч и пояс, положил их на стол и опустился на скамью.
– Принеси чашку вина, – попросил он. Когда Санча вернулась, он поймал ее руку, поднес к губам. – Как я рад вернуться домой!