Пробуждения

В первые годы своего заболевания мисс Х. страдала внезапными пароксизмами боли в левой половине тела в сочетании с душевными переживаниями и страхом. Эти приступы начинались внезапно, неожиданно и так же быстро обрывались. Когда много лет спустя я расспрашивал ее об этих приступах, она ответила диккенсовским примером. «Вы все время спрашиваете меня о локализации боли, — говорила она. — Я могу дать вам точно такой же ответ, какой давала на этот вопрос миссис Градгринд: «Я чувствовала, что боль витает в комнате, заполняя ее целиком, но не могу положительно утверждать, что испытывала ее». В 1940 году приступы постепенно прекратились, но левая половина тела так и осталась излишне чувствительной к боли.

До 1945 года или около того мисс Х. была подвержена бурным депрессиям и приступам неукротимого бешенства, но со временем припадки уступили место более устойчивым периодам апатичной депрессии. Вот что заметила сама мисс Х. по поводу этих состояний: «После сонной болезни у меня проявился неистовый темперамент. Я была неуправляема, но меня укротила болезнь».

После энцефалита отмечалась также тенденция к нетерпению и импульсивности, что сопровождалось дикими криками при душевных переживаниях, но и это проявление постепенно ушло. Мисс Х. не без смущения вспоминала о приступах неистового крика: «Было такое впечатление, что во мне что-то вдруг возникает, нарастает и вырывается наружу. Иногда я даже не понимала, что кричу именно я: мне казалось, вопит что-то вне меня, нечто, которое я не могу контролировать. После этого я ужасно себя чувствовала, я просто ненавидела себя».

Отдельно от эпизодических приступов гнева и крика, ненависть и обвинения мисс Х. по большей части были направлены внутрь, на себя или на Бога. «Сначала, — призналась она, — я ненавидела всех, жаждала мести. Искренне полагала, просто чувствовала, что все люди, окружавшие меня, виноваты в моем состоянии. Потом я смирилась с болезнью и поняла, что это наказание от Бога». Когда я поинтересовался, не чувствует ли она, что совершила нечто заслуживающее такого наказания, как энцефалит, понимает ли, за что попала в такое ужасное скованное состояние, мисс Х. ответила: «Нет, я не чувствую, что совершила дурное, в целом я неплохой человек. Но я была избрана — сама не знаю почему. Пути Господни неисповедимы».

Тенденции к самообвинению и депрессии усугублялись и становились почти невыносимыми во время окулогирных кризов, от которых страдала мисс Х. Эти кризы, начавшиеся в 1928 году, проявлялись с впечатляющей регулярностью каждую среду. Они были настолько регулярны, что я каждую среду приглашал студентов, желающих посмотреть окулогирные кризы. Тем не менее время наступления кризов можно было в какой-то мере изменять. В одном случае я сказал мисс Х., что мои студенты придут не в среду, а в четверг. «Отлично, — ответила мисс Х., — я перенесу криз на четверг». Именно так она и поступила. Во время кризов, которые продолжались по восемь — десять часов, мисс Х. была «вынуждена смотреть в потолок», хотя при этом не было никаких признаков опистотонуса. В такие моменты больная не могла управлять креслом, а говорила только едва слышным шепотом.

Во время криза мисс Х. была «мрачной, замкнутой, грустной и испытывала отвращение к жизни». Она насильственно переживала в душе свое жалкое положение, переживала свое пребывание в госпитале на протяжении тридцати семи лет, без друзей и семьи, переживала заново свое безобразие, уродство, инвалидность и т. д. Она снова и снова повторяла себе: «Почему я? Что я сделала? За что я наказана? За что жизнь так меня обманула? Какой смысл в дальнейшем существовании? Почему я до сих пор не покончила счеты с жизнью?» Эти мысли, повторявшиеся как некая внутренняя литания, не могли быть изгнаны во время кризов из ее сознания никакими силами, никакими средствами. Они накатывались волнами, не допускали никаких сомнений, подавляли и исключали всякие иные мысли.

Когда криз заканчивался, мисс Х. испытывала «что-то похожее на радость», оттого что снова стала самой собой, оттого что, возможно, все не так уж и плохо.