Пробуждения

Когда мисс К. была настроена агрессивно и негативно (а так было большую часть времени), на все просьбы она отвечала «отказом»: если ее просили посмотреть на какой-нибудь предмет, она тотчас отводила взгляд в противоположную сторону, если просили высунуть язык, она плотно стискивала челюсти. Просьба расслабиться приводила к смене ригидности настоящим спазмом. В другие моменты, что случалось крайне редко, на ее лице появлялось нежное, покорное и ласковое выражение, и она искренне позволяла осматривать себя, проявляя кататоническую податливость. В такие редкие минуты при малейшем проявлении доброты со стороны персонала она проявляла послушание, насколько это было возможно в ее тяжелом состоянии. Казалось, что «тает» даже ее паркинсоническая ригидность, и ее ригидные обычно конечности начинали двигаться с большей легкостью. Таким образом, паркинсонизм мисс К., кататония и психотическая амбивалентность формировали непрерывный спектр патологических симптомов, переплетенных в неразрывном узле.

В начале 1969 года я предложил назначить больной леводопу. Предложив начать лечение, я продолжал настаивать на своем. (Вряд ли можно было объяснить мой тогдашний энтузиазм: вероятно, сказалась моя склонность упрощать сложные ситуации.) «Люси совершенно беспомощна, — говорил я. — Она нуждается в лечении. Спасением для нее может быть леводопа и больше ничего». Однако ее мать неумолимо отказывалась и выражала свое мнение в присутствии дочери: «Люси лучше сейчас, она лучше всего чувствует себя такой, какая есть. Она встревожится, просто взорвется, если вы дадите ей леводопу». К этому она благочестиво добавляла: «Если Божья воля на то, чтобы Люси умерла, она должна умереть». Мисс К., естественно, хотя и не произнесла ни слова, слышала сказанное матерью, но выразила свое отношение взглядом, исполненным мучительной двойственности: желания-страха, «да»-«нет», возведенными в неопределенную степень.

1969–1972 годы

В 1969 году я сам было пересмотрел свое мнение: мне пришлось увидеть несколько «взрывов» у других больных, получавших леводопу. Мое желание навлечь нечто подобное на мисс К. несколько поубавилось. Глядя на ее мать, я прекратил предлагать лечение. Но по мере того как иссякал мой энтузиазм, он усиливался у самой мисс К. Она стала более упрямой и вызывающей с матерью, и скованность ее значительно усилилась, став доскообразной. Взаимопонимание между матерью и дочерью окончательно превратилось в противоборство, и мисс К. одерживала верх благодаря полной кататонии.

В конце 1970 года мать мисс К. сама обратилась ко мне. «Я выдохлась, — сказала она. — Я с ней больше не справляюсь. Люси убивает меня ненавистью и непослушанием. Зачем вы только упомянули об этой леводопе? Это лекарство стало проклятием в наших отношениях. Дайте же ей лекарство, и мы посмотрим, что из этого выйдет».

Я назначил леводопу, начав с минимальной дозы, и постепенно довел ее до 3 г в сутки. У мисс К. появилась легкая тошнота. Что же касается паркинсонизма и кататонии, то если с ними и произошли какие-то изменения, то в худшую сторону. Но появилось и нечто еще — чувство надвигающейся беды. На четвертой неделе Люси, как и предрекала ее мать, отреагировала на лечение «взрывом».

Это случилось однажды утром, без всякого предупреждения. Одна из медицинских сестер, обычно степенная и уравновешенная женщина, буквально влетела в мой кабинет. «Скорее! — воскликнула она. — Идемте, мисс Люси очень возбуждена, с ней творится что-то невероятное, и все это случилось всего несколько минут назад!» Действительно, мисс К. сидела на кровати без посторонней помощи, одна, что лишь вчера было для нее невозможно. Лицо раскраснелось, больная сильно размахивала руками. Улыбаясь растерянно, я наскоро осмотрел мисс К.: никаких следов ригидности в руках и ногах, акинезия исчезла, словно ее никогда не было, движения во всех суставах свободны, если им не мешают контрактуры.

Голос был громким и звонким, она была невероятно взволнована. «Смотрите, смотрите на меня! Я могу летать словно птичка!» Сестры, обнимая, от души поздравляли мисс К. с чудесным выздоровлением. Мать тоже присутствовала при этой сцене, но не говорила ни слова, а на лице ее застыла гримаса непередаваемого выражения. В тот вечер, дождавшись ухода матери, я снова навестил мисс К., чтобы детально ее осмотреть. Во время исследования я, между прочим, предложил мисс К. дать мне руку, и больная с готовностью воскликнула: «Да, да, конечно, я дам вам руку!»

Весь следующий день охваченная волнением и воодушевлением, она была очень активна. Когда вечером я делал обход, она взяла инициативу в свои руки. «Доктор Сакс! — обратилась ко мне мисс К., запинаясь от волнения. — Вы просили моей руки — она ваша! Я хочу, чтобы вы женились на мне и увезли отсюда, из этого ужасного места. И обещайте: вы никогда больше не позволите ей даже приблизиться ко мне!»