Прочь из города

Пенсионеры, а правильнее сказать, те из них, кто после выхода на пенсию по состоянию здоровья уже не мог работать, а положились во всем на своих детей и внуков, просто не выходили зимой на улицу, боясь поскользнуться и неминуемо в таком случае сломать руку, ногу или, что хуже, шейку бедра, а, значит, обречь себя на страдания и денежные расходы, а в последнем случае — на медленное угасание и преждевременную смерть. Ведь уже много лет тротуары в Москве не посыпались обильно солью или песком, как это было раньше, — тогда, в прошлой жизни, то есть при советской власти.

Соль разъедала обувь, оставляя на ней белые, отвратительные на вид проявления, а песок был не в почете у коммунального начальства ввиду, наверное, его дешевизны: много-то с него в карман не положишь. Популярная в Европе мелкая гранитная крошка в Москве вообще не использовалась, вероятно, потому, что её, как это делается в европейских странах, нужно сначала разбрасывать, а потом, по весне, собирать и складировать до следующей зимы, что для наших начальников оказалось «уму непостижимо». Новомодные же химические реагенты, от которых так же, как и от соли, снег тает, но такого ущерба обуви не причиняет, попросту дόроги, за их экономию главные коммунальщики получают премии, и плевать им по большому счету на москвичей и их поломанные ноги и руки!

Вот и получается, что большому снегу в тот февраль в Москве радовалась, пожалуй, только детвора. Громадины-кучи снега снова возродили из детской коллективной памяти захватывающие игры ещё советского периода: «Царь горы», «Крепость», катание с горок. И если раньше за неимением хороших ледянок в ход шли картонки, травмоопасные санки, школьные ранцы, а то и просто штаны и подошвы обуви, сейчас же самым популярным и относительно безопасным средством скатывания стала «ватрушка», называемая иначе ‒ «плюшка», представляющая собой накачиваемую насосом резиновую воздушную камеру, вложенную в прочный и яркий разноцветный чехол с хорошо скользящей поверхностью.

Форма надувной «ватрушки» удивительным образом напоминала это любимое многими хлебобулочное изделие с той лишь разницей, что в роли открытой творожной начинки здесь выступал розовощекий карапуз неопределенного пола, располагающийся аккурат в срединном углублении «ватрушки», правда, до того самого момента, пока на крутом ухабе посреди спуска он не вылетит из своего ложа под дружный смех таких же румяных карапузов и охи и вздохи облегчения его и их родителей.

Шёл только начавшийся в очередном пьяном угаре и под грохот фейерверков первый год нового десятилетия. Москва представляла собой громадный муравейник из муравьёв-москвичей и бесконечным потоком всё прибывающих в него гостей столицы, так и норовящих под любым предлогом остаться здесь, превратившись в таких же муравьёв. И по мере того, как росло население столичного мегаполиса, пустела и вымирала остальная территория страны.

Все, кто хоть что-то хотел изменить в своей жизни к лучшему, добиться успеха, достатка, справедливости, кому осточертел вездесущий бардак и непроходимая безнадёга, кто стремился к элементарному порядку, да и просто мечтал вырваться из бесконечной черной полосы неудачи, словом, все те, кого категорически не устраивала окружавшая их среда, — даже не пытался её изменить, приложив собственные усилия, но приходил к единственному для себя выходу: сменить эту среду на более комфортную, то есть уехать. Свалить. Убежать. «Хоть чучелом, хоть тушкой», но отсюда. И туда. Туда, где лучше, где светлее и теплее, где больше платят и зимой убирают снег, где есть садик, поликлиника, школа с бесплатными вкусными обедами, институт, нормальные дороги, фонари, Интернет… И бросив к чёртовой матери всё, что их годами окружало, чем жили они и с кем общались, окунались они в новый для себя мир, обрастали новыми вещами и связями. А потом через какое-то время с горечью осознавали, что и здесь — на новом месте — всё то же самое, и нет для них никаких перспектив.

И снова переезжали они дальше и дальше. Пока не оказывались здесь, в Москве, на самом носу этой громадины «Титаника» площадью с одну восьмую суши, которая медленно, но верно уже погружалась своей кормой в холодные и кромешные пучины бескрайнего океана. И невдомёк им было, что нос этого «Титаника» также обречен, как и весь корабль, а дни их спокойной и размеренной жизни, увы, сочтены.

Пока же ничто в городе не предвещало беды. Хотя всё к ней и шло.

Глава I

В тот роковой февральский день было особенно холодно. Столбик термометра опустился ниже двадцати пяти градусов по Цельсию. В офис, где работал Алексей Ропотов, неторопливо шёл запыхавшийся народ. Рабочий день в офисе начинался в девять утра, но на часах уже было 09:20, а большая комната, где сидело обычно девять человек, была все ещё наполовину пуста.