Прочие умершие

Парадная дверь дома снова отворилась, за порогом стояла тучная чернокожая женщина в светло-зеленом медицинском халате, облегающих красных бриджах с разбросанными по ним зелеными рождественскими елочками и в белых потрескавшихся медсестринских туфлях, сильно разношенных ее большими ступнями. На шее висел фонендоскоп. Пахло от женщины мятой. В одной руке она держала желтую губку, будто только что мыла посуду. Безразлично взглянув на меня, она отступила в сторону, пропуская меня в дом.

— Фрэнк Баскоум, — представился я почти шепотом. — Эдди, должно быть, ждет меня. — И вошел.

— Ясно, — сказала она и добавила: — Финес, — вероятно, это было ее имя. — Сиделка из богадельни. Он уж тут вас заждался, копытом землю роет. — Она повела меня из темноватого фойе направо через главную гостиную — греческое возрождение, раздвижные двери, книжные полки, в тыльной части здания в конце анфилады показался освещенный солнцем уютный уголок комнаты для завтраков. Все в первоначально выстроенной части дома было выдержано в стиле, ультрасовременном для семидесятых годов: сверкающие стальные трубы, кожаные кресла, стены, вручную расписанные широкими зазубренными красными и зелеными полосами, с развешанными по ним большими черно-белыми фотографиями Серенгети, плетеных хижин, горы К2, широкой неподвижной реки с резвящимися носорогами. Повсюду на глаза попадалась разнообразная экзотическая утварь вроде церемониального столика цилиндрической формы, отделанного шкурой зебры, пучка дротиков в подставке для зонтов из кожи, снятой с нижней части слоновьей ноги. Целую стену занимали маски с прорезями для глаз, нагрудные щитки из леопардовой шкуры и щиты — выставка произведений дизайнера, творящего на черном континенте. Здесь, скорее всего, ничего не менялось с тех пор, как хозяйка дома улетела на свою скандинавскую родину, оставив коллекцию как памятник самой себе.

Полная Финес шагала вразвалку на удивление быстро. Я шел следом, вдыхая распространяемый ею запах мяты.

— А я уж думала, этот забавный проповедничек — или кто он там такой? — вообще никогда не уйдет, — сказала она так, будто мы старые знакомые. — Файс [36]! Прям собачья кличка! Кажется, вас я еще не видала. А из них — кое-кого видала. — Она провела меня через темный кинозал и далее через отделанный деревянными панелями кабинет хозяина дома с развешанными по стенам эстампами-иллюстрациями к «Ярмарке тщеславия», скрещенными теннисными ракетками, по-видимому, полным изданием «Гарвардского собрания классики»[37] и мрачно смотревшей со стены огромной головой африканского буйвола. Потом мы прошли клубную комнату — стол для снукера[38], треугольник красных шаров на безупречном зеленом сукне, стойки для киев, мелки́, высокие стулья на длинных ножках, светильники от Тиффани, стены темно-клюквенного цвета. Опять-таки все выглядело так, будто человеческая рука тут уже давно ни к чему не прикасалась. Планы строились. От планов отказывались.

— Я его старый друг, — сказал я, едва поспевая за Финес. Мы миновали двойные двери в маленькую освещенную дорогими светильниками комнатку — морские карты в бронзовых рамках, латунные навигационные приборы, телескопы, лебедки, обезьяньи кулаки[39], багры, крепежные шпильки для такелажа, кофель-планки[40], не хватало только потайной подземной темницы с люком. Глянцевые фотографии во всю стену запечатлели Эдди, чуть меньше, чем в натуральную величину, на своей любимой яхте модели «Торе Хольм», давно уже пропавшей из поля зрения кредиторов и названной в честь тогда еще не отбывшей жены «Йалиной». Он позировал в роли бесстрашного рулевого большой семидесятифутовой яхты, у бушприта (или как там называется эта штука?) которой бушуют волны, вздымая снопы брызг. Судно несется на всех парусах, коммодор в белых парусиновых брюках и солнцезащитных очках переполнен счастьем, а Йалина ежится, обхватив себя за плечи скрещенными руками, и ее прямые светлые волосы развеваются за спиной (открывая сравнительно маленькое для таких рук лицо). У меня в жизни не было впечатлений, которые я бы ценил столь же высоко. Поработав риэлтором, я понял, что можно прожить, имея гораздо меньше, чем кажется необходимым.

— Так. Вот я вам что скажу, — Финес поворачивается ко мне перед дверью, за которой, возможно, умирает Эдди. В свой смертный час я не пожелал бы иной сиделки — огромная, как трактор, сильная, как бизон, суровая, властная, знающая. Долгие годы без лишней суеты препровождая богатых белых людей из этой юдоли слез в мир иной, она искренне сочувствовала каждому своему подопечному. Надо бы попросить у нее визитную карточку.

Широкий лоб и выпуклые глаза с желтоватыми белками придвигаются ко мне, и я понимаю, что сейчас будет сказано нечто важное.