Продается недостроенный индивидуальный дом...

Когда они оказались одни, на нее посыпались вопросы: окончила ли Урве среднюю школу? Какие у нее планы на будущее? Давно ли работает на фабрике? С какого времени в комсомоле? Она ли написала статью, опубликованную в газете в феврале? Самостоятельный ли это труд, или редакция помогла? Писала ли она что-нибудь раньше?

И вдруг: не хочет ли Урве Лейзик стать журналисткой? К нему в отдел нужен литсотрудник, который умел бы писать и который знает производство. Газета молодежная, и работать в ней интересно. Пусть товарищ Лейзик все взвесит, предложение серьезное.

В обеденный перерыв Урве сидела в маленьком кафе с Эдуардом Эсси.

— Насколько я понял, вы хотите попытаться? — спросил Эсси, выслушав рассказ Урве. Рассказ этот был — сплошные восклицания.

— Это так интересно.

— Знаете что, хочется поработать в молодежной печати — работайте. Возможно, вам и понравится. Вы справитесь, я уверен. Но я бы не советовал вам идти туда. Чересчур узкий профиль. Идите лучше к нам.

Что за день сегодня! Да, да. Сирень! И хоть на улице свирепствовал холодный ветер, это была весна — время цветения сирени, удивительное время, вплетающее новый узор в ткань ее жизни.

— Но вы же мне ничего не предлагаете, — сказала она тихо, обжигая язык горячим кофе.

— Куда вас определить? — Молодой человек на мгновение задумался: — Ага, письма! Вот туда вы на первых порах и пойдете. Только на первых порах. Там, правда, больше канцелярия, но там вы быстрее акклиматизируетесь и скорее привыкнете к острому воздуху редакции. Решено. Ха! Как бы не так! Мы открываем человека, а у нас хотят из-под носа утащить его. Не выйдет!

Допив кофе, они вместе отправились в редакцию.

13

Человек порой сам не знает, почему у него становится плохое настроение, старается не докопаться до истинной причины, хитрит сам с собой и, чтобы успокоить себя, выдумывает какой-нибудь совершенно посторонний предлог.

Едва ли плохое настроение Рейна было вызвано переходом Урве в редакцию. Этого не могло быть. Урве хотела уйти на другую работу, кто мог помешать ей? Да и не было никаких оснований запрещать.

Но вот отпуск! Урве теряла отпуск. Какой же отпуск осенью или зимой?! Отдыхать надо теперь, летом. И, как договорились, поехать всей семьей к родителям Рейна. Погода хорошая, и с каждым днем становится лучше.

Урве перешла в редакцию. Теперь они ходят на работу в разное время. Казалось, все внезапно изменилось. Рейн твердо решил поступить в техникум. Конечно, нелегко будет заниматься в их тесной квартире. На работе все хорошо, вырисовываются неплохие перспективы. Меллок собирается уходить на пенсию. Ваттер станет сушильщиком, а сам Рейн из накатчика — помощником сушильщика.

Урве перешла в редакцию. Работает там всего несколько дней. Вот бы получить ей через редакцию квартиру! Но она не станет просить. Не из той породы.

Придя домой, Рейн не сразу поднялся наверх, а за глянул сначала во двор, чтобы убедиться, могуч ли противник — штабель березовых дров. Теща, гулявшая тут же с Ахто, предложила зятю свою помощь.

— Поди-ка лучше к Хаукасам и попроси у них шведскую пилу, я один тогда справлюсь, как по маслу пойдет, — отказался зять. Он торопился домой. Урве, вероятно, уже пришла.

Урве была дома. Она стояла в дверях кухни, держа в руках письмо. В ее глазах появилось какое-то особенное выражение, когда она сказала:

— Ну, Рейн, наша Эстония действительно маленькая страна. Все друг друга знают.

— Ого! — воскликнул муж. Красный как рак, он повернулся к умывальнику и принялся мыть руки. Этого еще не хватало! Конечно же Ли. С самых похорон старика молчала. А может, и не она. В конце концов, старая, позабытая история... Но чертовски неприятно, если начнутся объяснения...

— Не плескайся так громко, послушай, что пишет Юта.

— Юта?

— Ну да, я получила сегодня от нее письмо. Она блестяще сдала экзамены, остался только марксизм, и тогда она на третьем курсе.

— Ну, а по поводу того, что в Эстонии все друг друга знают? — вытирая руки, спокойно спросил муж.

— Нет, ты слушай. Погоди, тут про их последний вечер. Ага, нашла.

И она стала читать:

«...Итак — один танец за другим. В конце концов я спросила у парня, не покажется ли ему вечер чересчур однообразным — ведь он все время танцует только со мной. Он ответил, что характер его слишком слаб, чтобы отказаться от очаровательного однообразия, и что я... Нет смысла повторять, что он говорил. Общее веселье захватило и меня, и я решила не закалять больше характер этому филологу. Весь этот шутливый разговор еще не давал повода для знакомства. Но терпеливый филолог проводил меня в общежитие — оно напротив университета, — и так как провожание длилось два часа восемнадцать минут, то мы, конечно, познакомились. Я назвала ему свое имя, он свое: «Эро Лейзик».

Рейна это известие поразило. Брат, младший братишка, который был еще совсем ребенком, когда Рейн уходил на фронт, теперь ухаживал за девушкой на одном конце Эстонии, и родственники на другом знали об этом.

— Так, значит, Юта? Странно, ведь Юта... Впрочем, дело вкуса.