Продам май (сборник)

Высохший старик в кресле напрягается, думает. Кажется, давненько ему не приходилось думать, аж покраснел весь, всю жизнь только и спрашивал — сколько, а тут на тебе…

– Ну а сколько дают?

– Кто как… кто побогаче, побольше, кто победнее, там, бывает, чашку похлебки дадут, и то спасибо… Кое-где вообще ничего не беру, если брать нечего… Особо обидно, знаете, нищий один помочь попросил, болеет, умирает… А как я ему помогу, у него дома нет, где же я переночую…

– Короче, сколько просите?

– Еще за одну ночь?

– Нет… чтобы насовсем.

– Это невозможно.

– Чтобы я этого слова не слышал здесь, для меня все возможно…

Чувствую, что влип, так крепко, как не влипал еще никогда…

Тогда я тоже чувствовал, что влип. Вот как сейчас, когда пули рвут землю и небо, летун еще извивается, мотается, как пьяный, несется куда-то — на всех парах…

— С-суки…

— Чего такое?

— Батарею сбили, с-суки…

— Еще одна есть.

— На одной хрен да маленько пролетим…

— Ну, хоть хрен да маленько… гони…

Хочу втолковать ему что-то — про песчинку в пустыне, вас много, я один, вы не волнуйтесь, я через годик опять к вам наведаюсь… Понимаю, что здесь это не прокатит, черта с два он меня слушать будет, который выкупает у меня год жизни, два, три…

– Э-э-э… мне тут вещи кой-какие перетащить к вам надо.

– А у меня вещи есть. И кой-какие, и кой-сякие, и кой-всякие… говори, что надо.

– Личные… — вспоминаю, что у человека может быть личного, — крестик от мамки остался… книжонка одна, друг подарил… он уже в сырой земле лежит…

– Где ж твой друг в пустыне сырую землю-то взял?

Смеется — сухо, беззвучно, сам сухой, как песок. Еле сдерживаюсь, чтобы не врезать — сильно, больно, как дрался в детстве за лишний глоток воды… Кажется, если его ударить, рассыплется — песком…

– Витюш, проводи его… пусть там книжки-игрушки возьмет свои…

Садимся в летун, по привычке хочу сказать — спасибо этому дому — не говорю…

Летун хрипит, фыркает, задыхается, то взмывает к месяцу, то скользит вниз. Пули рвут темноту, бьются о скалы, нет, вру, не скалы, руины, обломки прошлого… Обидно прямо, в кои-то веки натолкнулись на древний город, даже увидеть толком некогда…

Обломки, руины, высятся зубастые стены, скалятся на нас, высится башня, смотрит единственным глазом-циферблатом, свет месяца выхватывает из темноты крест на верхушке чего-то, непонятно, чего…

Как его зовут, Витюш… Неважно. Бью — сильно, больно, в темечко, Витюш охает, валится на меня, дергаю Вальтер у него из кобуры, перехватываю штурвал.

– Ты че… че… го… — с трудом ворочает языком, красные полосы стекают по лицу, — ох… ре…

– Охренел, — соглашаюсь, направляю Вальтер, — ты не дергайся… расшибемся сейчас…

Не дергается. Высматриваю в темноте дня матерый купол, кажется, город, один из немногих оставшихся. Притормаживаю, летун мягко касается песка.

– Выходи давай.

– Ох… ре…

– Охренел. Всего хорошего.