Продам май (сборник)

Китаец смотрел на меня, видно, подбирал слова, впрочем, я уже все мог прочитать в его глазах, одну-единственную фразу — а ты-то откуда знаешь?

— Да знаю я… вы говорите… их почти не осталось, да?

— Да… мало духов, мало… всех перебили, всех…

— Ну так вот… всех перебили, этот, может, последний остался. Вот он и ищет… себе подобных. Сородичей своих ищет, понимаете? Вот он зеркало это увидел, вот и тычется в отражение, думает, там еще один такой дух…

— А, — китаец с пониманием кивнул, — да, да…

— Так что вы не трогайте его, пусть… он, может, последний в целом мире остался, вот и тоскует… без своих… вы…

Китаец не слушал, я хотел одернуть его — но было поздно, душистая свеча с запахом тимьяна опалила темные крылья духа…

Поднимаюсь на последний этаж отеля, названия которого, как всегда, не помню, и если завтра заплутаю в переулках Буэнос-Айреса, в жизни не найду свою гостиницу, и никто во всем Буэнос-Айресе мне ее не найдет. Все отели на одно лицо, вернее, без лица, все те же мягкие бесшумные коридоры, приглушенный свет, широкие постели, слишком просторные для одного.

Захожу в номер, первым делом сбрасываю полотенце с зеркала. Теперь можно и заняться собой, хотя бы чашку чая выпить, посмотреть на панораму огромного города далеко внизу, ждать, когда придет он.

Потому что я знаю — он придет.

Приходит каждую ночь, как-то находит меня в моих скитаниях по свету, может, чует зеркало, несется за ним через океаны и континенты, мчится в темных тучах за самолетом высоко-высоко.

Я не боюсь его, я давно перестал бояться, более того, когда он влетает в комнату, я сижу не шевелясь, почему-то боюсь его спугнуть. Он беспокойно мечется по комнате, как будто обнюхивает углы, потом кувыркается под лампой, как мотылек, прилетевший на свет, наконец как будто спохватывается, бросается к зеркалу…

Мне кажется, я слышу, как он зовет своих — зовет беззвучно, на каком-то своем языке, которого люди, плотные и приземленные, не понимают. Хочется сказать ему, что там ничего нет, зеркало, просто зеркало — и не хочется отнимать у него последнюю надежду…

Вспоминаю ту ночь, последнюю ночь в доме старого китайца, когда старик гонял духа, и я схватил руку старика, выбил у него из рук свечу, помню, запалил циновки, расписанные драконами. Ближе к рассвету старик хотел разбить зеркало — помню, как я долго выкупал у него зеркало, китаец качал головой, говорил, что это не сувенир, не игрушка, нет, дурной стекло, дурной, и дух дурной там… не помню, какие суммы я ему предлагал — кажется, у меня столько не было, да я знал, что он не согласится.

Потом… что греха таить перед самим собой — я выкрал зеркало, вынес за пазухой. Благо, китаец не проверял мою комнату перед отъездом, может, не верил, что я могу что-то украсть. На следующую ночь дух Хойен не пришел ко мне — должно быть, еще не нашел дорогу, по привычке прилетел в дом китайца, и старик гонял его свечами и колокольчиками. Он пришел только через двое суток, разыскал меня, пугливо пробираясь по шумным улицам мегаполиса, пробрался в гостиницу, куда я переехал, уткнулся в свое зеркало.

Может быть, он пьет мою душу. Не знаю. Почему-то мне не жалко для него своей души.

Я жду его — каждую ночь, я дарю ему надежду, пустую, призрачную — единственное его утешение в этом мире, в котором исчезли все духи.

Приходит ко мне дух смерти, Хойен.

Бьется в зеркало.

Ищет своих.

2011 г.

Код доступа к сердцу

Прости, хозяин…

Честное слово — не хотел…

Да что теперь говорить… Понатворил невесть чего, теперь говорю — не хотел…

А что же ты хочешь… Непутевый тебе достался работник, непутевый, куда деваться… Другие, вон, видел, и машины хозяйские водят, и самолеты, и доходы-расходы считают, один вообще за хозяина все дела в фирме его ведет, хозяин там и не появляется…

А я…

Ну а что ты хотел! Непутевый я, непутевый… Ты не думай, если я чашку разбил, или тарелку, или рубашку твою утюгом сжег, это не значит, что я тебя не люблю, это же я… сам не знаю, почему. Я уж и не знал, как тебе угодить, вон, помнишь, цветы принес, три розы, помнишь, ты потом у жены допытывался, кто принес, кто…

Прости, хозяин… все хотел как лучше для тебя сделать. И с женой ты когда развелся, она зачем-то там в дом пришла, я ее и на порог не пустил, затрещину ей дал, крепенько так… Ты меня потом отчитывал, а у самого глаза блестят, довольный…

Прости, хозяин…

Нет, не прощаешь, сидишь, строгий, насупился, даже головы не поворачиваешь.

— Доброе утро, хозяин…

Смотрю на часы — чтобы не ошибиться, а то было уже, явился вот так к тебе в четыре утра, и кофе подал, и шторы открыл, а темно было, так я свет зажег, ух ты меня и распекал тогда, только заснул, только голова прошла, а тут ты… Я сколько на твою голову смотрел, вот она, на плечах, не знаю, куда она там прошла, я уж и по комнате смотрел, не пройдет ли чья голова…

Нет, все правильно, восемь утра. Вот он ты сидишь, ко мне спиной, злой, обиженный, вроде бы столько времени прошло, ты все обижаешься…