Проданная монстру

Моя старшая сестра была красивой, яркой, уверенной в себе. Я всегда знала, что никогда не стану на нее похожей, сколько бы ни старалась. У Марго была уверенность в себе и харизма, напористость, где бы она не появлялась – все внимание сразу концентрировалось на ней. Мне никогда этого не добиться. Марго сводила с ума, мужчины падали к ее ногам. Давид любил ее безумно. Я могла лишь издалека завидовать этим двоим. Невероятно красивым, харизматичным людям. Завидовать, и втайне сохнуть по жениху своей сестры…

– Эрика? – голос отца застает меня на лестнице.

– Да, привет пап.

– Откуда ты так поздно?

Только сейчас понимаю, что понятия не имею, сколько времени на часах. Сколько я провела у Бахрамова.

– Съемка… Затянулась.

– До четырех часов ночи? – в голосе отца сквозит недоумение и злость.

– Прости… Но я взрослая и сама решаю, во сколько домой приехать.

Мне неловко от собственных слов, вышло грубо, я этого не хотела.

– Эрика? Генрих?

Сонный голос тети Инги звучит фальшиво, она явно давно уже находится неподалеку, внизу лестницы, подслушивая нас.

– Чего вам не спится? – Инга подходит ко мне, обнимает.

– Она только что пришла. Еще и огрызается, – недовольно говорит отец.

– Так устала девочка. Съемка, да? Моя ты хорошая. Наша единственная надежда, кормилица. Знаешь, я еле Николь уложила, она все про тебя спрашивала. Уснула в твоей комнате… Пойдем, милая. Согрею тебе молока.

Догадываюсь, что Инга делает все это нарочно. Чтобы отвлечь внимание отца. И это работает. Вздохнув недовольно, папа удаляется, не пожелав даже спокойной ночи. Всем своим видом показывая, что разговор не окончен. Что еще спросит меня. Он явно думает, что я вернулась от любовника. Боже, так и есть… Инга явно подозревает тоже самое. Только у нее больше информации. Когда проходим на кухню, глаза тетки горят. Она определенно жаждет подробностей моего секса с Бахрамовым.

– Я терпеть не могу теплое молоко, если ты забыла. И я не ребенок. Не надо со мной переигрывать, – произношу холодно. Наливаю себе стакан воды, сажусь за длинную дубовую стойку, стоящую в центре кухни.

– Ты от Давида приехала? Есть новости? Что у тебя с рукой? – Инга внимательно разглядывает мою повязку. Рука тут же начинает ныть. Видимо действие обезболивающего закончилось. Вспоминаю, куда дела выписанные мне таблетки. Черт! Оставила сумку у Бахрамова! Значит теперь снова сидеть на едва действующих обезболивающих… Лучше так, чем просить Давида вернуть сумку. Хоть бы он ее не нашел! Черт, севший мобильник тоже там… В нем вся жизнь. Куча нужных телефонов. Морщусь от мысли, что придется снова пересечься с Давидом. Полное свинство.

– Я задала вопрос, Эрика. Почему ты молчишь? Все в порядке? – требует внимания тетушка.

– Рука болит, потому что я съездила Давиду по морде, – произношу, надеясь, что это будет ответом на все вопросы разом.

– Что? Ты с ума сошла? Я тебя разве за этим послала? Ты понимаешь, что мы у него в руках? – панически выкрикивая эти вопросы, Инга начинает ходить по кухне взад-вперед. – Когда ты ударила его? Это он тебе повязку наложил?

– Нет, в клинике, – не могу удержаться, усмехаюсь.

Наружу рвется истеричный хохот. Инге явно идет роль полицая на допросе. Вот только мне спать до смерти хочется. Хотя завтра нет съемок, можно поваляться в постели. Все тело болит, меня как будто избили… Хотя меня и правда били… Передергивает от этого воспоминания. Бахрамов… Проклятый извращенец, мне еще повезло, что ограничилось этим. Не сомневаюсь, что он ужасно развратный в постели… От этой мысли лицо краснеет, мне становится жарко, залпом выпиваю стакан воды. Потом встаю со своего места, твердо решив завершить неприятный и совершенно никчемный разговор.

– Я спать. Давид безумен. Ты права, он нам не поможет, он сделает все, чтобы утопить нас. Но я не стану его шлюхой. Больше не смей заговаривать о нем. Я уеду в Германию. Вместе с Николь. Завтра куплю билеты. Прости. Тяжелый день…

Оставив ошеломленную тетку в одиночестве, отправляюсь в свою комнату.

* * *

Утром я чувствую себя совсем не так радужно и по-боевому, как ночью на кухне. Во-первых, я умираю от боли. Рука разрывается, снимаю повязку – но становится лишь хуже. Еле-еле поднявшись на ноги подхожу к зеркалу. Разглядываю синяки на заднице, на лодыжках, кипя от ненависти к монстру. Давид чудовище. Грубое и неотесанное. Безумно ненавижу его.

* * *

– Ты вчера хотел поговорить со мной, – заглядываю к отцу в кабинет. – У меня тоже есть разговор. Я хочу поехать вместе с Николь в Германию.

Папа сидит за столом, уткнувшись в бумаги. Поднимает голову, чуть приспускает очки, а я почему-то именно в этот момент отмечаю, как он постарел, отчего сердце неприятно щемит. Он не заслуживает всего того, что происходит. Почему на нашу семью столько свалилось?

– Когда ты собралась ехать?

– На днях.

– Что за глупости? У нее школа. Репетиторы. Лучше дождаться каникул, Эрика.