Проданная (СИ)

Мысленно я пыталась ровно дышать, хотя мое дыхание никак не изменилось. Ровное, спокойное, размеренное. Как и биение сердца. В моем воображении оно рвалось из груди, а на деле билось ритмично, неспешно. Равнодушно. Моему телу было все равно.

Растение. Так назвал меня управляющий. Сейчас это пугало больше всего — совершенная беспомощность. Я должна заставить свое тело слушаться. Не хочу быть растением.

Я не растение.

Я напрягла все внутренние силы, старалась шевельнуть пальцем правой руки. Ощущала свою руку, но она не слушалась. Я казалась самой себе каменной статуей. Но, как же хотелось зареветь! Эти последние несколько дней вместили в себя столько дерьма, сколько не удалось хлебнуть за целую жизнь. И скользкий двуличный управляющий с потребностью одинаково подыгрывать и отцу, и сыну… Такие люди опаснее всего. Обычно они лишены принципов и привязанностей. Они, как флюгеры, смотрят туда, куда дует ветер. Делают только то, что выгодно. Облизывают нужную задницу, не считая это унижением. Осуждала ли я его? Не знаю. Каждый сам за себя. Прикрывает собственный зад — в этом трудно винить. Я для него — никто. Но я отчаянно не хотела, чтобы прикрывались мною. Я не хотела быть никем. Хотела стать чем-то значимым. Только так можно бояться хоть немного меньше.

Кажется, единственный способ выжить — стать значимой для Квинта Мателлина. Рассказать обо всем, наплевав на остальных. На запрет управляющего. Прикрывать собственный зад. Но до возвращения господина, как минимум, предстояло хотя бы дожить.

— Чего тебе опять? — медик к кому-то обращался.

— Как она, господин Тимон?

Гаар. Я сразу узнала ее голос, и внутри потеплело. Поначалу мне казалось, что она предала меня, выдала управляющему, но теперь я так не считала. Если бы она этого не сделала — меня бы уже не было в живых. И, в конце концов, что она могла? Такая же бесправная рабыня, которая знает меня лишь несколько дней. Другого выхода просто не было. Мне сейчас казалось, будто мы были знакомы давным-давно, много-много лет. Но было очень непривычно, что кто-то вот так справлялся обо мне.

Медику, кажется, этот визит не нравился:

— Тебе заняться нечем? Иди, займись делом. Не слоняйся здесь.

— Простите, господин Тимон, — голос был едва различим. — Только скажите, она поправится?

— Я не справочная служба. Уходи.

Я уже слышала эту фразу… Видимо, он отвечал так всегда, когда не хотел говорить по существу.

— Она будет жить?

— Уходи, или я пожалуюсь управляющему.

Кажется, Гаар ушла. Глупо было бы нарываться. Но уклончивость медика не предвещала ничего хорошего. Он говорил управляющему, что я уже совершенно здорова. Разве сложно было успокоить Гаар одним коротким: «Да»?

Я старалась не думать об этом, иначе становилось совсем невыносимо. Я вновь сосредоточилась на руке, пытаясь пошевелить пальцами, но ничего не получалось. Мысленно я закусывала губу от усердия, обливалась потом, напрягала мышцы. Снова и снова. Пока не удалось.

Я пошевелила указательным пальцем, чувствуя подушечкой фактуру мягкой ткани. По кисти разлилось приятное тепло, сопровождаемое покалыванием. Поползло к локтю. Я ощущала себя так, будто только что победила в чем-то важном. Приятная волна добралась до лица. Создавалось ощущение, будто что-то крошечное бомбардировало клетки, заставляя ожить. Потеплели веки, словно припекало ласковое солнце. Я осторожно открыла глаза, ослепнув от искусственного света. Вновь зажмурилась, проморгалась, привыкая. Главное — не шуметь. Чтобы Тимон ничего не заподозрил. Когда он выйдет, можно будет попробовать размять ноги. Я открыла глаза, но тут же задержала дыхание на вдохе, увидев прямо перед собой широкое сосредоточенное лицо медика.

Он уловил мой испуг. Я заметила это.

— Как давно ты в сознании?

Я сразу поняла, куда он клонит. Хочет знать, что я могла услышать. А услышала я более чем достаточно…

Никогда не задумывалась, какой я могла бы быть актрисой. Насколько хорошо я вру. Не было особой необходимости. Но я постаралась изобразить самый честный взгляд, на какой была способна:

— Н…Не… — губы с трудом шевелились. Пришлось покусать их, чтобы размять. — Не знаю. Наверное… недавно.

Тимон лишь пристально смотрел на меня. Молчал какое-то время. Обронил, будто между прочим:

— Она каждый день ходит справляться о тебе.

Я едва не выдала себя, потому что прекрасно поняла, что речь идет о Гаар. Но вовремя сообразила:

— Кто?

Медик молчал. Лишь приглядывался, стараясь уловить ложь. Он очень хотел ее увидеть.

— Сиурка. Как ее… Гаар, кажется.

Я изо всех сил изображала удивление:

— Надо же…

Я попробовала подняться, но не смогла, лишь немного оторвала от кушетки затылок, будто налитый свинцом. Но Тимон положил мне на лоб широкую горячую ладонь, надавливая:

— Не нужно. Ты еще не здорова.

Врал.

— Я хочу размять ноги. Можно?

— Нет. Нельзя.

Ответ был категоричным, пришлось оставить попытки. У меня не было выбора. Я понимала, что уговаривать его бесполезно. Как и стараться разжалобить. Но медику я сейчас доверяла гораздо больше, чем управляющему. Тимон тоже берег свою задницу… и невольно оказывался на моей стороне.