Проданная замуж

— Я рад, что ты приехала. Мать умерла у меня на руках и перед смертью сказала, что хочет, чтобы мы с тобой перестали враждовать. Можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.

Манц подошел еще на шаг и неуклюже обнял меня.

Я кивнула. Я понимала, что мы никогда не станем друзьями, но теперь наши отношения, по крайней мере, не выйдут за рамки цивилизованных и можно больше не бояться брата.

В этот момент в комнату вошли Сайбер и Салим.

— Эй, ты все-таки приехала!

Они были рады меня видеть. Сайбер даже назвал меня Сид. Я растрогалась.

В этот день пришло не очень много женщин, чтобы помолиться за мать, однако завтра все будет иначе, потому что церемония третьего дня является важной вехой траурного периода. Перед тем как я ушла, Тара попросила меня быть завтра как можно раньше, около половины девятого утра. Назад мы ехали уже в сумерках, солнце закатывалось за горизонт. Люди возвращались домой медленно, утомленные тяжким трудом, лошади и телеги не спеша тарахтели по рытвинам дороги. Я тоже чувствовала себя обессиленной.

На следующий день какие-то женщины уже сидели во дворе и читали молитвы, когда я в восемь пятнадцать подъехала к дому матери. В конце двора были поставлены три стула, и я подумала, что на них будем сидеть мы, но все равно сначала зашла в дом. Тара сидела на кровати, вид у нее был усталый. Она подняла на меня взгляд и сказала:

— Мне нравится, как ты оделась. Мы весь день будем сидеть на улице, так что нужно утепляться.

На мне были голубой шальвар-камиз, вязаная кофта и теплая черная шаль. Я не ожидала услышать что-то подобное от Тары, а потому смогла пробормотать в ответ лишь просто «спасибо».

После завтрака людей во дворе стало больше, поэтому мы обмотали шарфами головы и пошли к стульям. Я села на крайний, Мена посередине, а Тара с другой стороны. Я огляделась и заметила, что женщины смотрят на меня, отчего мне стало как-то неуютно. Я наклонилась к Мене и прошептала ей на ухо:

— Они смотрят на нас, будто мы иностранки какие, в чем дело?

— Молчи, не смеши меня.

— Что она говорит? — спросила Тара.

— Она говорит, что на нас смотрят, как на иностранок, — ответила Мена.

Тара наклонилась за спину Мены, чтобы никто не видел ее лица, улыбнулась и сказала:

— Знаешь, ты права.

В этот момент ко мне подошли какие-то люди.

— Твоя мать говорила, что мы можем повидать мальчика.

Я подняла взгляд и увидела пожилую женщину.

— Ты знаешь, кто я, я Фозия, сестра Афзала.

Я собиралась ответить: «Нет, я вас не узнаю», но вместо этого сказала:

— Прошу прощения?

— Твоя мать говорила, что мы можем повидать мальчика, — холодно повторила она.

— Какого мальчика?

Я была в растерянности.

— Нашего мальчика.

И тут наступило прозрение: она говорит об Азмире. Я посмотрела на Тару, но та лишь пожала плечами. Я сказала:

— Пожалуйста, не надо сейчас этого делать.

Женщина проигнорировала мои слова и продолжала настаивать:

— Мы хотим увидеть мальчика.

Я вздохнула.

— Ладно, хотите, значит, устроить сцену, да? — Мой голос становился громче. — Хотите всех здесь расстроить? В такую минуту? Не думаю, что так следует поступать.

Фозия удивленно на меня посмотрела и попятилась к выходу. Возможно, она не ожидала, что я дам ей отпор.

— Моего мальчика зовут Азмир, — прошептала я ей вслед.

Я пробыла в Пакистане две недели, каждый день приезжала в дом матери и каждый вечер возвращалась к деверю.

Вернувшись в Англию, я спала и спала, вымотанная поездкой. Но была довольна и даже горда тем, что решилась на нее. Я помирилась с матерью до ее смерти, и это было хорошо. Я знаю, что пустота в душе — место, где должна была поселиться бескорыстная любовь моей матери, — никогда не заполнится. Прошли годы, прежде чем я поняла, откуда это ощущение пустоты, но мне все легче и легче уживаться с ним.

Несмотря на все это, она была частью меня, а я — ее частичкой, и именно по этой причине я поехала в Пакистан. Я хотела с ней попрощаться. Это значило, что я покончила с тем, что меня тревожило. Мать знала, что делала, когда била меня, потому что ни разу не ударила по лицу. Была ли она злой? Не думаю. Она была нездорова, очень нездорова, и, поскольку она не нянчилась со мной с самых первых дней моей жизни, ничто, наверное, не мешало ей обращаться со мной, как с непослушной рабыней. Я раздражала ее, причиняла ей неудобства. Она не любила меня.

Ненавидела ли я ее? Нет. Ненавижу ли я ее сейчас за то, что она со мной делала? Не совсем, она умерла и не может больше причинить мне вред. Любила ли я ее? Нет, не совсем, не так, как я люблю сыновей, как положено дочери. Я хотела любить ее, однако она мне этого не позволяла. Но я на самом деле боялась ее.

Меня ждала еще одна, последняя, неприятная встреча. Я узнала от Тары — которая, конечно, не упустила случая позлорадствовать, — что мое замужество в Пакистане было не просто так организовано матерью. Мой дядя проиграл много денег, очень много, и пообещал откупиться хорошенькой пакистанкой с английским гражданством. Мать больше волновалась о долге брата, чем обо мне. Пожалуй, чего-то такого следовало ожидать.

21