Проданные годы [Роман в новеллах]

Курю опять. Старика уже положили в черный гроб, принесенный из клети, а он все держит зажатый в горсти подол Салямуте, и такой дух от него идет, что меня мутит и во рту приторно. Можжевеловый дым наполняет всю избу, резкий запах проникает во все углы, и певчие уж веселее затягивают песнопение:

За мира лихого грехи осужден,
Вон на кресте, гляди, пригвожден…

И так целый день. В полдень свои деревенские разошлись — всех звали домашние дела. А вечером опять собрались. Старик Дирда не какой-нибудь бобыль, надо побыть возле него, надо показать, что ты был у него: мало ли что понадобится в будущем от родных старика? Набившиеся в горницу приезжие гости шумели все громче и громче, пока не начинали кричать наперебой. И тогда туда спешил Казимерас или же Юозёкас, и шум утихал, а Ляушка нес в горницу новый кувшин пива.

Под вечер вернулись могильщики и Салямуте. Все трое взмокшие от жары и от черной бутылки, которую они несли теперь порожней. Шли почему-то вразброд, не глядя друг на друга, а Салямуте прижимала рукой подбитый до крови левый глаз.

— Что у вас там? — встретил их Казимерас.

Салямуте с Антанасом смолчали, а Пятнюнас, потоптавшись на месте, признался:

— Это я не ее, я Антанаса пхнул, а она и подвернись…

— Ничего, Казимерас. Я только разнять их хотела, а он и треснул, — без злобы пояснила Салямуте.

— Да, а чего ты лезешь под ноги? Я не тебя пхнул.

— Как красиво, — покачал головой Казимерас. — Папаша в гробу, а доченька с парнями дерется. Как теперь родственничкам покажешься? Красиво!..

— Умоюсь я, Казимерас, ты мамаше не говори, — успокоительно сказала Салямуте. — Я разнять хотела, а он и поддал… Прямо под глаз, — добавила она довольным голосом.

— Я ведь не тебя пхнул, — опять пояснил Пятнюнас, — я Антанаса, чтобы не лез… А чего ты лезешь под ноги? Разве я тебя пхаю, чего ты лезешь?

— И хорошо, так вам и надо, — заговорил молчавший до сих пор Антанас. — Раз у меня ни братьев, ни сестер нет, раз я батрак, так и пхать меня?

— А ты бы молчал, — отрезал Пятнюнас. — Как уговорились, так и будет, мало тебе дали?

— Свиньи вы все трое, — вышел из терпения Казимерас. — Идите в чулан, покуда мамаша не застала.

В горнице могильщики сказали гостям, что схватились они из-за ясеня, который Пятнюнас срубил в лесу Подераса, а Антанас поймал его и теперь только потребовал магарыч за молчание. Они поволтузили друг друга, а потом помирились, решив поставить один другому по бутылке водки и дать по разу в морду. С тем и вернулись домой. Пятнюнас, как человек деловой, предложил сейчас же сделать замирение и выпить обе бутылки, а потом уж обменяться условленными затрещинами. Но у Антанаса не было денег на водку, он предлагал все это отложить. Пятнюнас не уступал. Снова пошла грызня, парни уже схватили друг друга за грудки, и неизвестно, что бы из этого вышло, если бы в горницу не вбежала старуха.

— Что тут стряслось? — окинула она всех взглядом. — На столе чего не хватает, что крик подняли?

Все смутились, опять сели на места.

— Ты тоже хороша, — обратилась старуха к Салямуте, — на целый день запропастилась, а пришла домой и визжишь по чуланам! Нет больше папаши, а то бы он тебе показал… Вот возьму дом в свои руки. Зря радуешься, что твоя воля настала!

Пока она отчитывала дочь, Антанас тишком ушмыгнул во двор. Смущенные гости спешили налиться пивом, кое-кто выходил из горницы, шел в избу попеть, помолиться за усопшего, чтобы потом со спокойной совестью опять налечь на угощение. Времени впереди уйма, вся долгая ночь песнопений.

Следующий день было воскресенье, поэтому проводить старика Дирду пришли и стар и млад, люди запрудили двор и дорогу перед избой. А когда вынесли гроб и двинулись за ним в повозках и верхами, то казалось, что не покойника провожают, а встречают живого епископа. Не хватало лишь духовой музыки и кадильного дыма, а так всего было вдоволь.