Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем

Помимо всего прочего, нам надо было раз и навсегда решить этот злополучный вопрос о «превращении в публичную компанию». Во время самых первых посиделок «задолицых» начался формироваться консенсус. Если мы не сможем поддержать рост, мы не сможем выжить. И, несмотря на все наши страхи, несмотря на все риски и недостатки, переход в категорию публичных компаний был лучшим способом для поддержания роста.

И все же в пылу тех напряженных споров, в середине одного из самых трудных периодов за всю историю нашей компании эти неформальные совещания «задолицых» не приносили ничего, кроме радости. Ни одна минута из тех долгих часов, проведенных на Санривер, не воспринималась нами как работа. Это была диспозиция: мы против мира, и нам было чертовски жаль этот мир. Я имею в виду, когда этот мир вполне оправданно не доставал нас до кишок. Каждый из нас бывал неправильно понят, недооценен, проигнорирован. Гоним боссами, с удачей, отвернувшейся от него, отвергнут обществом, обманут судьбой, когда раздавались и внешний облик, и естественные грации — основы мирозданья. Каждого из нас сотворила неудача на раннем этапе. Каждый из нас отдался некоему поиску, подтверждению правильности и поиску смысла, и усилия эти не увенчались успехом.

Хэйес не смог стать партнером в банке, потому что был слишком толстым.

Джонсон не смог смириться с так называемым нормальным миром, живущим с 9 до 17.

Штрассер был страховым адвокатом, ненавидящим страхование — и адвокатов.

Вуделл растерял все свои юношеские мечты во время несчастного случая.

Меня выгнали из бейсбольной команды. И сердце мое было разбито.

Я видел прирожденного неудачника в каждом «задолицем», и наоборот, и я знал, что вместе мы могли выйти победителями. Я еще не знал в точности, что означает эта победа, кроме того, что она была антиподом проигрыша, но, казалось, мы приближались все ближе к решающему моменту, когда этот вопрос будет решен или же, по крайней мере, будет более четко определен. Возможно, превращение нашей компании в публичную и станет таким моментом.

Возможно, превращение в публичную компанию наконец-то гарантирует нам, что «Найк» будет жить. Если у меня и были сомнения по поводу управленческой команды «Блю Риббон» в 1976 году, они в основном касались меня самого. Правильно ли я поставил себя с «задолицыми», давая им так мало указаний? Когда они добивались чего-то хорошего, я просто пожимал плечами и выдавал свою высшую похвалу: неплохо. Когда они ошибались, я минуту-другую орал, а затем отбрасывал все в сторону. Никто из «задолицых» не чувствовал ни малейшей угрозы с моей стороны — хорошо ли это было? Не говорите людям, как делать вещи. Скажите им, что делать, и они удивят вас своей изобретательностью. Это был правильный путь для Паттона и его солдат. Но правильным ли был такой подход к сборищу «задолицых»? Я был обеспокоен. Возможно, мне следовало бы побольше власти прибрать к рукам. Возможно, нам следовало бы больше структурировать компанию.

Но потом я задумывался: что бы я ни делал, это должно сработать, поскольку бунтарства почти не наблюдается. Действительно, после Борка никто ни разу не устроил настоящей истерики по чему бы то ни было, даже по вопросу о том, сколько им платят, что неслыханно для любой компании, большой или маленькой. «Задолицым» было известно, что я и себе платил немного, и они верили, что я плачу им столько, сколько могу.

«Задолицым» явно нравилась та культура, которую я создал. Я доверял им целиком, не следил за ними, и такое отношение породило твердую обоюдную лояльность. Мой стиль руководства не сработал бы с людьми, которые привыкли, чтобы их направляли, подсказывали им каждый шаг, а эта группа находила его раскрепощающим, вливающим в них больше сил. Я позволял им быть самими собой, позволял им заниматься делом, позволял им совершать ошибки, то есть относился к ним так же, как мне нравилось, когда люди относились ко мне.

В конце уикэнда, проведенного с «задолицыми», погруженный в эти и прочие мысли, я в полном трансе возвращался за рулем в Портленд. Где-то с полпути я выходил из своего транса и начинал думать о Пенни и мальчишках. «Задолицые» были для меня как семья, но каждую минуту, которую я провел с ними, мне приходилось выкраивать за счет моей другой семьи, настоящей. Вина была физически ощутима. Часто я входил в дом, и Мэтью с Трэвисом встречали меня у порога. «Где ты был?» — бывало, спрашивали они. «Папочка был с друзьями», — отвечал я, подхватывая их на руки. Они смотрели на меня смущенными глазами. «Но мамочка сказала нам, что ты работал».