Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем

Далее Джакуа признался, что никогда не видел Бауэрмана настолько поглощенным идеей. Мне понравилось такое заявление. «Но, — добавил он, — пятьдесят на пятьдесят не совсем то, что хотелось бы тренеру. Он не желает быть за все ответственным и не хочет, чтобы однажды пришлось бодаться с тобой. Никогда. Как насчет того, чтобы поделить доли пятьдесят один на сорок девять? И передать тебе оперативный контроль?»

Всей своей манерой поведения он хотел показать, что желает помочь, сделать так, чтобы ситуация принесла победу каждому. Я доверял ему.

«Меня это устраивает, — сказал я. — Это… всё?»

Он кивнул. «Договорились?» — спросил он. «Договорились», — ответил я. Мы все пожали друг другу руки, подписали бумаги, и с этого момента я был официально в партнерстве, имеющем обязательную юридическую силу, со Всемогущим Бауэрманом. Миссис Джакуа спросила, не хотел бы я еще горячего шоколада. Да, мэм, пожалуйста. И не осталось ли у вас зефира?

Позже в тот же день я написал письмо в «Оницуку», спрашивая, мог бы я стать эксклюзивным дистрибьютором кроссовок «Тайгер» в западных штатах США, после чего запросил выслать мне триста пар кроссовок как можно скорее. При стоимости 3,33 доллара за пару заказ вылился приблизительно в 1000 долларов. Даже с взносом Бауэрмана требуемая сумма была больше, чем то, чем я располагал. И вновь я решил пообщаться с отцом, но на этот раз он заартачился. Он был не против помочь мне стартовать, но не хотел, чтобы я обращался к нему за помощью из года в год. Кроме того, он полагал, что моя обувная затея — журавль в небе. Не для того он посылал меня учиться в Орегонский университет и Стэнфорд, чтобы я потом стал бродячим торговцем ботинок. Валять дурака, — вот как он назвал это. «Бак, — обратился он ко мне, — как долго ты еще намерен валять дурака с этими кроссовками?»

Я пожал плечами: «Не знаю, пап».

Он посмотрел на мать. Как обычно, она ничего не произнесла. Она просто слегка улыбнулась своей красивой улыбкой. Было ясно, что свою застенчивость я унаследовал от нее. Я также часто хотел, чтобы и внешность моя была похожа на мамину.

В первый раз, когда отец положил глаз на маму, ему показалось, что она манекен. Он проходил мимо единственного универмага в Розберге и тут заметил ее, стоящую в витрине и демонстрирующую вечернее платье. Осознав, что она была из плоти и крови, он немедленно отправился домой и упросил сестру выяснить, как зовут эту сногсшибательную девушку в витрине. Сестра выяснила. Это Лота Хэтфильд, сообщила она.

Спустя восемь месяцев отец сделал ее Лотой Найт.

В то время отец готовился стать признанным юристом, чтобы покончить со страшной бедностью, которой характеризовалось его детство. Ему было двадцать восемь. Мама, которой едва исполнился двадцать один год, выросла еще в более бедной семье (ее отец был железнодорожным проводником). Бедность была одной из черт, общих для обоих.

Во многом они были классическим случаем, когда противоположности сходятся. Моя мама, высокая, ошеломляюще красивая, любительница бывать на открытом воздухе, всегда была в поиске таких мест, где она могла бы вернуть себе часть утраченного внутреннего спокойствия. Отец же маленький, заурядной внешности, носивший толстые очки без оправы, чтобы исправить зрение, острота которого выражалась дробью Снеллина 20/450 (по российской системе — близорукость минус 5. — Прим. пер.), и ежедневно отдававший все свои силы на изнурительную борьбу по преодолению своего прошлого, чтобы стать респектабельным в основном благодаря учебе и тяжкому труду. Заняв среди выпускников юридической школы второе место, он неустанно выражал сожаление в связи с тем, что в его выписке из зачетно-экзаменационной ведомости была проставлена единственная оценка «С» (соответствует нашей тройке. — Прим. пер.). (Он полагал, что профессор таким образом наказал его за политические убеждения.)

Когда их диаметрально противоположные натуры порождали проблемы, мои родители занимали единственную спасительную позицию, приверженцами которой они были в одинаковой степени, — заключалась она в вере, что семья всегда стоит на первом месте. Когда такой консенсус не срабатывал, наступали тяжелые дни. И ночи. Отец начинал пить. Мать обращалась в камень.

Ее наружность, однако, могла быть обманчивой. Что было опасно. Люди выносили суждение по ее молчанию, что она кроткая, и часто ей удавалось разительным образом напоминать им, что кроткой она не была. Например, было время, когда отец отказался сократить потребление соли, несмотря на предупреждение врачей, вызванное повышением его кровяного давления. Мама просто заполнила все солонки в доме порошковым молоком. Еще был случай, когда мы с сестрами устроили перебранку, с криками требуя обеда, несмотря на ее призывы успокоиться. Мама неожиданно издала дикий вопль и запустила бутербродом с яйцом и салатом в стену, после чего вышла из дома, пересекла лужайку и исчезла. Никогда не забуду, как яичные ошметки с салатом медленно соскальзывали со стены, в то время как мелькавший вдали мамин сарафан будто растворился между деревьями.