Продавец снов

Пылающие ярким светом окна Зимнего дворца освещали площадь. Красноармейцы и солдаты рвались через сложенные из дров баррикады к главным воротам, где по обе стороны от них были расположены подъезды.

Со стороны дворца ударил пулемёт, разметав по брусчатке сноп искр. Из бегущей толпы ответили ружейными выстрелами. Пулемёт сразу же оборвал очередь и заглох, ответная стрельба прекратилась. Тишину теперь нарушали только слова команды да топот сапог.

Все трое оторвались от пьедестала и, примкнув к группе красногвардейцев, бросились за ними вперёд, к баррикадам. До них оставалось бежать буквально пять шагов, как непонятно откуда просвистела шальная пуля. Кузьмич схватился за грудь, пошатнулся, обмяк и, припав на колени, завалился на брусчатку.

Режиссёр наклонился над Кузьмичом, хлопая глазами, он переводил взгляд то на Ангела, то снова на слесаря, пытаясь понять произошедшее. Ангел приподнял раненого за плечи.

Рука Кузьмича безвольно скользнула с груди, открывая расползающееся на тельняшке кровавое пятно. Он открыл глаза, улыбнулся.

– Вот и всё. Финита ля, други мои. Жаль, что я так и не подарю тебе тельняшку, мой брат Альберт. Такую вещь попортили, гады, а штопать её у меня времени, как видишь, не осталось. Ты прости уж, брат. Печально и то, что ухожу, не попрощавшись с Казимиром… – Кузьмич закашлялся и закрыл глаза.

И тут на них с ночного неба, почти им на головы, свалился Ворон. Он весь был обмотан пулемётной лентой, на которой красовался алый бант.

– Ищу вас по всему Питеру, крылья поистрепал, а вы здесь прохлаждаетесь. Ни на минуту нельзя оставить, – возмутился он. – Что кислые такие? По временному правительству скорбим или по кому конкретно слёзы льём?

– Кузьмича убили, – всхлипнул режиссёр.

– Ты это погоди, дядя, его хоронить, он ещё всех нас переживёт.

Кузьмич приоткрыл один глаз и, нацелив его на Ворона, вполне бодро спросил:

– Скажи-ка нам, Казимир, откуда у тебя такой завидный боевой арсенал?

– Приобрёл по случаю на крейсере и про вас не забыл.

Ворон поднял крылья, под ними в деревянных кобурах висело по «маузеру» и по две гранаты. Это впечатляло.

– Как же это ты всё доволок? – поинтересовался Ангел.

– Своя ноша не тянет. Хочешь мира – готовься к войне, – ответил Казимир.

– Помогите мне встать! – попросил Кузьмич. – И так здоровья нет, а тут, на тебе, последнего чуть не лишили.

Режиссёр и Ангел оторвали его от брусчатки и поставили на ноги. Слесарь собрал в кулак всю волю, шатался, но стоял, не сгибаясь.

Мимо них, раскручивая землю на восток, проносились к Зимнему дворцу повстанцы, унося на своих штыках в его открытые настежь подъезды, долгую тяжёлую ночь.

– Что ты всё молчишь, скажи хоть что-нибудь, – обратился Ворон к Ангелу.

– Заигрались дальше некуда. Пора возвращаться.

– Что ты сказал? – переспросил Кузьмич.

– Я сказал, что нам надо спешить – жизнь продолжается.

– Подожди минутку, брат Альберт, – попросил Кузьмич, вглядываясь в бегущих к Зимнему дворцу балтийских матросов. – Надо же, глазам своим не верю! Ущипните меня, неужели мне это кажется?

– Что, что ещё там случилось? – забеспокоился режиссёр.

Кузьмич поднял руку, указывая на чёрные бушлаты.

– Вон, видите мальчишку-юнгу, что бежит впереди отряда, так это я, братцы! Ей-Богу, я! Никогда бы не подумал, что увижу себя со стороны, да ещё таким молодым, – на небритых щеках слесаря блестели слёзы.

Вдруг всё разом исчезло: бегущие люди, грохот сапог, крики, бряцание оружия. Ещё мгновение, и они, уже все четверо, стояли на подмостках театральной сцены. В глаза всё так же цедил скупой свет рампы.

Режиссёра лихорадило. Он, с каким-то животным остервенением, одним ударом о сцену сломал зонтик и запустил его в чёрную пустоту зрительного зала. Не лучшая участь ждала и пальто. Истоптанное и растерзанное на части, оно грязными лохмотьями вместе с галошами полетело в том же направлении. Сняв очки, служитель искусства с горечью посмотрел на разбитые стёкла и поломанные дужки, затем уткнулся немигающим взглядом в Кузьмича. Тот стоял целым и невредимым, как новенький бронепоезд, без единой царапины. На его пышущем здоровьем лице не было ни единого намёка на недавнее ранение. А ещё, в силу каких-то странных обстоятельств, на нём была надета чистая, не запачканная кровью тельняшка.

– Я вижу, вы остались довольны проведённой экскурсией, – сказал Ангел, обращаясь к режиссёру. – Теперь для вас Октябрьская революция не только красный лист календаря, но и мать родная.

– Да, из песни слов не выкинешь, – согласился режиссёр, – можно смело сказать, что мы её участники. Я скуп на похвалы, но то, что сделали за одну ночь большевики, это буквально планетарное чудо. По сравнению с ним семь чудес света просто меркнут, как низкопробные фокусы в шапито.

Ангел покачал головой:

– Какое же это чудо? Поверьте, через каких-нибудь сто или чуть более лет найдётся другой, кто дерзнёт повернуть колесо истории.