Продавец воздушных шариков

Он был невысоким мужчиной, на голову ниже сына, с очень прямой осанкой, которую часто вырабатывают невысокие мужчины в стремлении казаться выше. Он предпочитал одежду серого цвета, поэтому весь казался серым. Его седые волосы казались серыми, и лицо так же казалось лишенным цвета. Глаза у него, однако, были ярко-карими.

Его жена Эмили, узкая в бедрах, но грузная сверху, семеня тонкими ножками, неотступно следовала за ним.

— Он мог быть убит! — завыла она.

— Насилие. — Губы ее мужа скривились. — Она, вероятно, принадлежит к той среде, где часто происходит подобное.

— Ребенок получил травму! — Эмили опять заплакала.

— Врач говорит, что с Джоном все будет в порядке. На этот раз, — мрачно добавил он.

— О, Эдвард, что мы можем сделать?

— Шшш… — Мужчина отодвинулся от открытой двери. — Многое. На этот раз мы не отступим и просто сделаем то, что должны были сделать давным-давно.

— Я не могу понять, — стонала Эмили, — я не могу понять, как это могло случиться.

— Они дрались, — сказал он. — Физически, по-настоящему дрались — как звери. Это просто невыносимо для человека. И какое ей дело до того, что ребенок находился в комнате?

— Бедный малыш! Беззащитный ребенок! Какой ужас!

— Да, это уж точно, — сказал он. Взгляд его ярких глаз сосредоточился на жене. — Вард перенес сильное потрясение. Ты это понимаешь, надеюсь?

— О, его сердце, должно быть, разбито, — шмыгнула носом мать Варда.

— По крайней мере, теперь все кончено, — отрезал Рейнард.

— На этот раз Вард должен будет согласиться.

— Согласится, не беспокойся. От нее необходимо избавиться. Я говорил ему, много лет назад, что надо признавать ошибки и исправлять их.

— А как насчет малыша — Джона? — спросила миссис Рейнард. Ее бледно-голубые глаза с опаской смотрели поверх носового платка на мужа.

— Мы позаботимся о Джоне. Я займусь этим. — В праведной решимости он выпрямился, казалось, до девяти футов. — Я иду звонить Мерчисону.

Мерчисон был адвокатом. В холле второго этажа не было телефона.

— Эдвард, и все это придется выставить на всеобщее обозрение? — задрожала она, хватаясь за мужа. — Все это невообразимо отвратительно. Я просто не могу… — Она начала плакать снова. — Не оставляй меня сейчас.

— Шшшш… Шшшш… Все хорошо, Эмили. — Он обнял рукой ее плечи, и она ответила тем, что принялась усиленно вытирать слезы и попыталась поднять голову.

Так они и стояли в холле второго этажа молчаливого дома, у открытой двери комнаты, — где тихо лежал их взрослый сын, и не спрашивали самих себя или друг друга, почему же именно эту женщину нельзя было оставить здесь одну.

В полдень Шерри опустилась на стул рядом с кроватью Джонни. Мальчик пришел в сознание и жалобно хныкал, не помня подробностей (Шерри благодарила за это Бога), но тем не менее зная, что с ним произошло что-то ужасное. Шерри постаралась окружить его заботой и любовью. Она сказала мальчику, что папа очень сильно болен, ему очень плохо; но врачи заботятся о нем. Не здесь, далеко. Но мамочка здесь, и врачи, конечно же, заботятся о Джонни, разве не так? Посмотрите на него, он словно закручен в пеленки. Никто не позволит сделать ему больно. Сколько вокруг медсестер, они тоже защитят его. «Видишь этих теть, одетых в белое? Они все здесь для того, чтобы никому не было больно, а маленькие дети выздоравливали. Видишь, на других кроватях тоже лежат дети?»

Джонни, похоже, успокоился и затих, но Шерри понимала, что не может выполнить такую сложную задачу за короткое время. Возможно, начало она положила, но ей еще предстоял долгий путь.

После того как Джонни задремал, Шерри почувствовала усталость. В больнице терпеливо относились к матерям. Мальчик находился в приемном отделении, и Шерри позволили провести там все утро. Однако она не могла оставаться здесь двадцать четыре часа в сутки. Она не представляла, что ей делать. Вот сейчас мозг заработает, и она что-нибудь придумает. Сквозь усталость начали пробиваться острые нервные уколы, хотя Шерри и не испытывала желания застонать или расплакаться. Все было в прошлом. Действие снотворного или успокоительного прекратилось, но Шерри все равно была признательна за его продолжительность.

Она услышала шаги, увидела, кто подходит к ней, и ощутила новый прилив сил. У Эдварда Рейнарда не нашлось для нее ни слова; он даже не кивнул ей в знак приветствия. Приблизившись к Шерри вплотную, он взглянул на лицо спящего ребенка. Лишь после этого, отрывисто качнув головой, он властным жестом пригласил молодую женщину выйти.

Шерри оставила фартук на спинке стула. Вместе с ним она оставила свое прошлое. Теперь весь мир стал другим; Ей необходимо встретить Эдварда Рейнарда с открытым лицом. Он был ее врагом, он всегда был им, хотя она никогда не понимала почему. Теперь не было нужды производить хорошее впечатление, даже просто считаться с ним. Она испытала облегчение, чуть ли не радость.

В коридоре Эдвард Рейнард сказал:

— Я говорил с врачом Джона.

Она ничего не ответила. Значит, он пришел к ней не за новостями.