Продажная тварь

Ожила рация, диспетчер озабоченно сказал «местонахождение». Марпесса сделала музыку тише, ответила что-то, а потом, послав микрофону воздушный поцелуй, отключилась. Если Нью-Йорк — это город, который не спит, то Лос-Анджелес — город, вечно вырубающийся на диване. Сразу после парка Лео Каррильо полотно Тихоокеанского шоссе разглаживается, и когда луна заходит за горы Санта-Моники, окрашивая небо в иссиня-черный, если прислушаться, можно уловить один за другим два приглушенных щелчка. Первый — в четырех миллионах гостиных в унисон выключают телевизоры, второй — когда телевизоры включают в спальнях. Киношники и фотографы часто говорят об уникальном лос-анджелесском солнце, о том, как по небу разливается свет — медово-золотой, как у Вермеера или Моне. Но лунный свет в Лос-Анджелесе или его отсутствие — тоже нечто особенное. Когда наступает ночь, я имею в виду настоящую ночь, температура падает на двадцать градусов, и полная амниотическая темнота одеялом окутывает тебя и утешает, словно любовник, который стелит постель, в которой ты уже лежишь. И в это короткое мгновение между первым и вторым щелчками наступает полное затишье, перед тем как откроются ночные стриптиз-клубы в Инглвуде, зазвучит какофония новогодней стрельбы и Санта-Моника, Голливудский бульвар, бульвары Уиттиер и Креншо постепенно начнут возвращаться к жизни, и это единственное мгновение, когда у ангеленос есть немного времени, чтобы остановиться и подумать. Поблагодарить ночные забегаловки в Кореятауне, на Марьячи-плаза. Бургеры с чили и сэндвичи с пастра́ми. Поблагодарить Марпессу, которая, вглядываясь через лобовое стекло, щурится на звезды и ведет машину по навигации вместо того, чтобы придерживаться дороги. По асфальту шуршали шины, автобус несся сквозь стратосферу, и когда Марпесса услышала второй щелчок, она врубила музыку — и вскоре Хомини и кордебалет из остатков «чертиков из табакерки» вновь выделывали в проходе пируэты, громко подпевая Тому Петти[118].

— Где он тебя откопал? — спросила Марпесса Лору Джейн, не отрывая взгляда от Млечного Пути.

— Он меня нанял.

— Ты проститутка?

— Почти, блин. Я актриса. Берусь за многое, чтобы заработать.

— Такой фигней, как сегодня, много не наработаешь. — Марпесса покосилась на Лору Джейн, прикусив нижнюю губу, и снова воззрилась в ночное небо. — Я тебя видела в каком-нибудь фильме?

— В основном я снимаюсь в телерекламе, но это жесть. Каждый раз, когда я прихожу на пробы, продюсеры смотрят на меня… ну, как ты сейчас… и говорят: «Не вполне пригородная», что у них значит «слишком еврейка».

Почувствовав, что за время лос-анджелесской тишины Марпесса не вполне очистила чакры, Лора Джейн прижала, щека к щеке, свое хорошенькое личико к ее ревнивой морде, и обе стали изучать свое отражение в зеркале заднего вида. Они напоминали не похожих друг на друга сиамских близнецов, соединенных головами. Одна средних лет, чернокожая, вторая молодая и белая — с одним на двоих мозгом, но разными процессами мышления.

— Я хотела бы родиться черной, — сказала белая, с улыбкой погладив пылающие щеки своей смуглой сестры. — Черным достается вся работа.

Наверное, Марпесса поставила автобус на автопилот, потому что она убрала руки с руля и переместила их на шею Лоры Джейн. Нет, не чтобы придушить, — она просто поправила девушке воротник на платье, давая понять, что готова наброситься на своего злобного близнеца, как только мозг выдаст такую команду.

— Послушай, я очень сомневаюсь, что «вся работа достается черным». Но если и так, то на Мэдисон-авеню отлично известно: из каждого заработанного доллара ниггеры тратят доллар двадцать на шлак, который рекламируют по телику. Возьмем стандартную рекламу машины класса люкс…

Лора Джейн кивнула, как будто и вправду слушала, и, обняв Марпессу, ловко схватилась за руль. На секунду мы съехали на двойную желтую, но она проворно его выровняла и вернула на полосу движения.

— Так говоришь, машины класса люкс?

— Да. Скрытый посыл такой рекламы такой: «Мы, „Мерседес Бенц“, „BMW“, „Лексус“, „Кадиллак“ или что там еще — прагматики равных возможностей. Взгляните на этого красивого афроамериканского манекенщика за рулем. Мы очень хотим, о наш любезный чрезвычайно желанный белый потребитель от тридцати до сорока лет, развалившийся в кресле, чтобы ты потратил свои денежки и влился в наш счастливый и беззаботный мир, свободный от предрассудков. Мир, где черные гордо сидят за рулем, а не вжаты в сиденье так глубоко, что наружу торчат только их блестящие круглые головы».

— И что тут не так?

— А то, что подсознательный месседж тут такой: «Смотри, ты, ленивый жирный потребитель рекламы, ты не белый, а одно название. Тебя побаловали полуминутной фантазией о ниггер-денди, выезжающем из своего замка в стиле Тюдоров на аэродинамически спроектированном шедевре немецкой инженерной мысли. Так чтобы ты, братишка, подсобрался, чтобы эти обезьяны, которые покупают машины с реечным управлением и с панорамной крышей по предлагаемой цене производителя, не унизили тебя и не украли кусок твоей американской мечты!»