Проделки купидона

— Не понимаю, как ты с такой готовностью согласилась на это. Ты не очень-то высокого мнения о Лонстоне и всегда была недовольна глупым увлечением Виктории и Джулии. А теперь ты позволила устроить этот бал, и Александра сказала мне, когда мы играли в пикет после обеда, что собирается большую часть времени проводить в замке, готовясь к этому событию.

— Совершенно верно. Поскольку это была ее идея, она чувствует себя обязанной — что вполне естественно — проследить за приготовлениями. Я ее поддерживаю.

— Но это в высшей степени неприлично!

Леди Брэндрейт с улыбкой поцеловала мужа в щеку.

— Знаю, поэтому я и настояла, чтобы Джулия и Виктория ездили с ней.

— Ты позволяешь нашим дочерям ежедневно проводить время в доме холостяка!

— Если мои подозрения справедливы, он недолго останется домом холостяка, — сказала она, выходя.

— И все же мне непонятно, почему ты согласилась! — крикнул муж ей вслед. — Убежден, что Лонстона меньше всего волнуют счастье и благополучие наших дочерей!

Но, поскольку дверь уже закрылась, маркиз Решил, что его последних слов супруга так и не услышала.

8

Направляясь в спальню, Брэндрейт решил, что ради собственного душевного спокойствия он должен поговорить с самим Лонстоном. Быть может, завтра.

На лестнице, ведущей в помещение для прислуги, появилась судомойка. Маркиз даже не заметил ее сначала, настолько он был погружен в размышления о семье, особенно о своих трех дочерях. Как могло случиться, что Виктория и Джулия по уши влюбились в лорда Лонстона? Александру это не касалось, поскольку она, по всей видимости, терпеть его не могла. Но что, черт возьми, побудило ее нанести визит Лонстону, пробыть у него два часа и просить его дать бал-маскарад?

Все это было совершенно непонятно.

Судомойка с подносом поравнялась с ним, и маркиз уловил запах свежего хлеба. Хлеб?

— Сьюзен! — позвал он.

Девушка обернулась и сделала реверанс, покраснев от смущения.

— Что вам угодно, милорд?

Маркиз подошел к ней.

— Я не хотел тебя напугать, но что у тебя на подносе?

Держа поднос в одной руке, она приподняла другой крахмальную салфетку. Взгляду маркиза предстала тарелка супа, ростбиф, хлеб с маслом и печеные яблоки.

— Для кого это? — спросил он с удивлением.

— Для леди Александры, — отвечала девушка робко. — Мне отнести все это обратно на кухню, милорд?

— Но я же наблюдал за ней за обедом, — сказал лорд Брэндрейт, обращаясь скорее к самому себе, чем к девушке. — Она съела семги, два пирожка с устрицами — она всегда их любила, — рис, брокколи и два пирожных. Вальдшнепа она отведала чуть-чуть — кажется, он был не очень свежий. А теперь она требует еще один полный обед. — Он с улыбкой взглянул в испуганные глаза служанки. — Я не сержусь, Сьюзен, я просто удивляюсь!

Девушка опустила салфетку.

— Да, милорд. Конечно, нет, милорд. Только…

Она замолчала.

— Продолжай, пожалуйста. Что здесь происходит, о чем мне следует знать?

— Я не… то есть леди Александра всегда была очень добра ко мне… я не хочу… я, право, не знаю, стоит ли мне что-нибудь говорить…

— Я беспокоюсь о моей дочери, Сьюзен, и если есть что-то, что, по-твоему, мне следует знать, я надеюсь, ты не станешь скрывать.

Девушка все еще выглядела встревоженной, но она решилась:

— Кухарка говорит, что со вчерашнего дня леди Александра уже четвертый раз велит приносить ей поднос — и это после того, как она уже позавтракает и пообедает с семьей.

Брэндрейт был озадачен.

— Ты уверена?

— О да. Я сама их относила, а когда я приходила за подносом, там ни кусочка не оставалось.

— Так, — сказал он, подумав, что, как только к жене приедет врач, он попросит его осмотреть и Александру. — Вот что я тебе скажу, — обратился он к судомойке. — Дай мне поднос, и я сам отнесу его леди Александре.

— Слушаюсь, милорд. — Морщинка на лбу девушки сделалась еще глубже.

— Не бойся. Разве я такое чудовище, что могу съесть заживо собственную дочь?

Сьюзен улыбнулась.

— О нет, милорд.

Сделав реверанс, она быстро пошла к лестнице.

Брэндрейт подошел к двери и тихонько постучал, ожидая приглашения войти. Когда его не последовало, он сказал, возвысив голос:

— Александра, это твой отец. Прошу тебя, открой.

Услышав голос отца, Александра замерла.

— Одну минуту, папа, — в ужасе пролепетала она.

Она взглянула на плачущую Психею, которая держала в руках подсвечник и готова была запустить им в Энтероса. Затем она перевела взгляд на Энтероса, потешавшегося над статуэткой крылатого мальчика — Купидона в младенчестве.

— Перестаньте, Энтерос, — шепотом велела Александра. — Вы расстраиваете Психею. Если вы не поставите на место подсвечник, — обратилась она к Психее, — как я объясню папе летающие по воздуху предметы?

Когда Энтерос и Психея повиновались, девушка проворно открыла дверь, изобразив самую приветливую улыбку. Но когда она увидела в руках у отца ужин Психеи, улыбка сползла с ее лица.

— Что ты делаешь, папа? Где Сьюзен?

— Можно мне войти? — спросил он.

Сердце Александры упало. Она хорошо знала отца — ведь они всегда были друзьями. Он выглядел очень озабоченным.

— Конечно, — сказала она, отступая и распахивая дверь.

— Куда поставить поднос? — спросил отец.