Проделки морского беса

Меншиков, горяча коня, вырвался вперед, подскакал к строившимся уже на высоком бугре преображенцам, сорвал шляпу, подкинул ее в воздух, поймал. Пышный плюмаж на шляпе растрепался, страусовые перья развились, шевелились на ветру. Фельдмаршал привстал на стременах, неистово махал шпагой, кричал что-то веселое. Суровые, в темных париках, высоченные ростом преображенцы дружно раскрывали рты, вопили: «Ура-а!», а некоторые: «Ви-ва-ат!» — по-иноземному.

Грязные, оборванные огарковские матрозы тоже орали, махали плотничьими топорами, кидали в воздух шапчонки, один даже пустился в пляс. Меншиков подъехал к Огаркову, перегнулся с седла, обхватил за шею тощего капитана, вставшего на носки, облобызал.

Лошадь под командующим была высокая, и сам он не мал ростом; как ни пригибался, все же так потянул за шею Огаркова, что чуть не оторвал ему голову. Красный пиратский платок соскользнул сначала на плечо, затем на землю…

Меншиков отпустил капитана, выпрямился, повернул лошадь, стал глядеть, как идет остальная колонна. Серый из-за выгоревшего сукна на мундирах мушкетерский полк уже лез по откосу. Офицеры суетились, строили солдат. Мушкетеры липли к колесам пушек, помогали надрывающимся лошадям выкатить их наверх. Конные скакали вдоль колонны, что-то кричали солдатам, кое-кого стегали, чтоб не так перли, не создавали толчеи…

Пока все съезжали с дамбы и взбирались на высокий берег, прошло немало времени.

Притомившийся авангард отдыхал, ожидая обозов. Вдруг чей-то знакомый голос произнес над самым ухом Елизара:

— Господин фенрих, очнись! Неча дремать… Глядь, каретка нашего цезарца подъезжает.

Сходил бы к нему, проведал; узнал бы, как граф перенес этакую дорогу.

Елизар поднял голову. Рядом, низко надвинув шляпу, кутаясь все в тот же длинный плащ, присел на корточки фискал Павлов.

— Ладно, сейчас… — неохотно согласился молодой моряк. — Только скажусь командиру, куда иду.

— Погодь, — остановил его Павлов. — Я, господин фенрих, тебя не зря прошу.

Графский прихвостень, Бонифатька, вздумал было в дороге улепетнуть.

Заприметил тропинку на болоте. Он, значит, тишком, тишком из кареты выбрался и — как уж в осоку. А там его часовой хвать! Куда, господин хороший? За какой надобностью?

Бонифатька ему на брюхо кажет, мол, приспичило. Ну, часовой его отвел в сторонку и стал караулить. А потом назад поволок. Мы ведь не лыком шиты. Коли пустили к себе соглядатая, так за ним приглядываем, чтоб не нашкодил. Вот это поимей в виду.

Елизар, прихватив Акима, без всякой радости побрел туда, куда указывал Павлов. Аким с досадой расталкивал суетившихся солдат. Обозного ездового, силившегося поворотить коней, чтоб объехать пень, чуть было не огрел ни с того ни с сего по шее. Елизар насилу удержал друга.

— Ну, ты! Чего на людей кидаешься! Последнее дело на невинных свою злобу срывать.

Карету графа разыскали не сразу, ее не легко было отличить от обозных фургонов. Пыль и комья грязи густо залепили кожаные фартуки, плотно укрывавшие дорогой экипаж.

Толстый, неуклюжий кучер, видно, недавно распряг лошадей, увел поить. Дышло кареты лежало на земле. Хозяйственный Аким не выдержал, покачал головой.

— Надо бы поднять. Неровен час, кто споткнется, а то наедут и поломают. Каретка венская, дорогая.

Обе дверцы были распахнуты настежь. Граф сидел на раскладном стульчике возле своего экипажа, что-то жевал. У ног его стояли бутылка и стакан. Возле графа, прислуживая ему, суетился Бонифатий.

Увидев обоих офицеров, граф передал Бонифатию серебряный кубок, поднялся со стульца. Лицо его излучало радость и восторг.

— О друзья мои! — воскликнул он. — Это бесподобно! Это замечательная военная хитрость! Старый Штейнбок, конечно, ждет наступления с фронта, левый фланг своей армии он считал, безусловно, надежно прикрытым. Ох, этот Штейнбок! Старый каменный козел! Не зря он носит столь символическую фамилию.

— Штейн-бок… — раздельно повторил Бонифатий. — «Штейн» по-немецки «камень», «бок» — «козел».

Елизар подивился. Слуге вроде не подобает встревать в разговор господ. Но вовремя вспомнил, что Бонифатий не просто слуга, а родовитый шляхтич, по бедности поступивший в услужение к богатому и знатному графу. Тогда понятно.

— Когда я вернусь в Австрию, — продолжал граф, — я расскажу всем и напишу в своих мемуарах, какие у русских великолепные военные инженеры. Интересно, где они обучались? За границей? В какой стране?

— Какие там инженеры, — пожал плечами Аким. — Все это сделали обыкновенные мужики, мастеровые. У нас каждый мужик топором и ложку из чурбака вырежет, и избу построит, и вообще на любое дело мастер, господин граф. И, кроме топора, в другом инструменте не нуждается.

Граф вздернул брови.

— И никакой официр им не указывал, не научал?

— Ну, офицер-то у них был. Солдат одних оставлять нельзя, — пояснил Елизар. — А вообще господин Яблоков правду говорит.

— Сегодня русское войско в город входить не станет, — размышлял вслух граф.