Продюсер козьей морды

С этими словами она бойко закатала рукав платья, обнажилась тощая конечность с просвечивающими сквозь кожу венами. Чуть пониже локтевого сгиба розовел шрам от давнего ожога.

– Во, – предложила Чижова, моргая невинно-голубыми глазами, – давайте.

– Сейчас это сделать невозможно, – с явной симпатией ответила Нора, – завтра мы поедем в лабораторию. Иван Павлович, будь готов к девяти утра.

– Нет, – твердо ответил я.

– Испугался, – забила в ладоши Варя, – вот вам! Знает, что врач увидит, и ехать боится.

– Иван Павлович, объясни свое решение, – приказала Нора.

– Либо вы мне доверяете, либо нет, – сухо сказал я, – если моего честного слова вам недостаточно, то, получается, вы считаете меня лгуном. Никакие исследования в таком случае не помогут. Они не важны. Главное – ваше личное отношение ко мне.

– Ты идиот! – в сердцах воскликнула Нора.

– Очевидно, да.

– И трус! – подтявкнула Варя. – Раз не идешь к доктору, значит, признаешься, что ты отец. Вот так выходит.

– Завтра в девять! – свирепо гаркнула Нора.

– Нет, – уперся я.

– Ты не выполнишь мой приказ? – возмутилась Элеонора.

– Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, – ответил я, – много лет назад, когда вы наняли меня на работу, мы решили не смешивать частное со служебным и до сего момента успешно соблюдали договор.

– Я тебя уволю, – топнула Элеонора, – хватит выжучиваться!

На крысином личике Вари промелькнуло выражение радости, и тут у меня в кармане ожил мобильный.

– Вы разрешите ответить? – спросил я у Норы.

– Иди, – махнула рукой хозяйка, – остуди горячую голову и возвращайся с трезвым решением. Или едешь завтра в лабораторию, или уходи вон! В чем пришел! Помнится, у тебя даже чемодана не было, багаж уместился в портфеле!

Я выскочил в коридор и поднес телефон к уху.

– Алло!

– Вава! – взвизгнула маменька.

– Слушаю.

– Это правда?

– Что?

– Только не вздумай выкручиваться! – заорала Николетта. – Я чувствую! Ощущаю! Вот он, запах большого материнского горя!

– Ты о чем? – окончательно растерялся я. – Сделай одолжение, поясни.

– Вопросы задаю я! – тоном следователя из плохой киноленты об ужасах КГБ заявила маменька. – Молчать и отвечать!

Я сел в кресло, стоявшее возле вешалки. «Молчать и отвечать» – вот вам образчик женской логики, жаль только, что выполнить этот приказ не представляется возможным.

– Ты вчера был в аптеке? – спросила Николетта.

– Не помню, – изумился я, – а в чем дело?

– Напрягись и вспомни!

– Какая разница? – продолжал недоумевать я. – Что за странный интерес.

– Немедленно перечисли все места, куда ты заглядывал накануне, – потребовала маменька.

Я попытался сосредоточиться.

– Утром я ездил по делам фонда «Милосердие», около двух решил перекусить, заглянул в кафе, мне позвонила Нора и велела купить ей книги, поэтому я поехал по магазинам. Одно издание нашел в букинистическом отделе «Москвы», другое обнаружил в «Молодой гвардии». На дорогах были сплошные пробки, да еще внезапно началась жара. У меня заболела голова. О! Точно! Я заходил в аптеку!

– Уже лучше, – всхлипнула Николетта, – когда человек признает свои ошибки, это первый шаг к их исправлению.

– Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду, – попросил я.

– Что ты купил у провизора? Не смей лгать!

– Таблетки.

– Какие?

– Ну… не помню, вроде белые, круглые.

– Вава!!! Не разрывай мое сердце! Тебя видела Мака, – завопила Николетта, – господи, все пошло прахом! Жизнь рухнула в один миг! Где мой маленький мальчик, которого я водила гулять за руку?

– Ты о ком говоришь? – уточнил я.

– Вава! Не смей хамить, – пошла вразнос маменька.

– Извини, – пробормотал я.

Если честно, то я не могу припомнить момента, когда мы с Николеттой ходили вместе «гулять за руку». В детстве мною занималась Тася, та самая женщина, которая нынче служит у маменьки домработницей. Появление Николетты в детской было столь же редким событием, как полярное сияние над Москвой. «Тише, мама спит», – предостерегала няня маленького Ваню, когда он собирался в школу. «Тише, мама принимает ванну», – говорила Тася, когда я возвращался домой с уроков. «Тише, мама уезжает на спектакль, – восклицала она около шести вечера, – лучше не высовывайся в коридор». Да я и сам бы, без Тасиного предупреждения, не пошел в прихожую, потому что лет с трех твердо усвоил: маменька, уносясь в театр, где ей предстояло выйти на сцену с коронными словами «Кушать подано», находится на взводе и способна отпустить сыну затрещину. Новый год, Седьмое ноября, Первое мая, уж не помню, какие еще праздники были в советские времена, но все их я отмечал в компании с Тасей, Николетта вместе с мужем веселилась в Центральном доме литераторов, писательском клубе, недоступном рядовому москвичу, меня с собой родители никогда не брали.

– Мака там была! – причитала Николетта. – Она наблюдала, как ты, потеряв стыд, выпрашиваешь лекарство!

– Выпрашиваю? – изумленно переспросил я. – Я просто приобрел упаковку! И я не заметил твою подругу! Она точно меня видела? Может, перепутала с кем?

– Жалкая попытка оправдаться! Как только Мака поняла, что ты делаешь, она спряталась за стенд и записала весь разговор на диктофон.