Продюсер

Павлов сделал два шага обратно к столу и наклонился над собеседником, чуть понизив голос:

— Это я понимаю. Если бы не сумасшедший Фаня-Нафаня, перевернувший все ваши жизненные планы, то вас неизбежно заказал бы кто-нибудь из этой своры продюсеров. Я же каждого из них изучил. И ужаснулся! Похоже, что их единственное сожаление состояло в том, что не они первые заказали убийство Шлица. Вурдалаки какие-то!

— Именно! — неожиданно «мистер Джейсон» перешел на русский язык с едва заметным то ли зеландским, то ли одесским акцентом.

— Теперь ты понимаешь, Артем, почему Давид Бернштейн, мой друг, товарищ и спаситель, узнав об убийстве, решил лично проверить труп. И если бы он не забрал меня, не услышал тончайшее биение жизни, не реанимировал своего лучшего друга, не подменил тело, не загримировал его до полного сходства, а потом тайно лечил и выхаживал, то никогда бы не появился мистер Джейсон. Ни-ког-да! Не было бы Новой Зеландии, и не было бы будущего у моего сына Лешеньки. Понимаешь, адвокат, моему парню все равно! Абсолютно все равно, кто его отец. Великий продюсер или хозяин сети спортклубов в Окленде. Главное, живой папа! А он впервые за свои немногие прожитые годы счастлив! Мы — семья добропорядочных новозеландцев. И все! Прошлого у нас больше нет. Здесь, на краю света, жизнь идет в другую сторону. Когда вся земля спит — мы встречаем Солнце. Когда везде зима — у нас лето. А потом — вечная весна. Вы смотрите на Большую Медведицу, а мы на Южный крест.

— Все бы хорошо, Иосиф Давыдович, но как же брошенный и сгинувший где-то на полпути в Европе Фаня Кузьмин? Как ему объяснить, что он стал жертвой собственного преступления? А?

— Хм. Не все, значит, ты, Павлов, расследовал, — хитро усмехнулся здоровяк Джейсон. Он снова обнажил белоснежные зубы — чудо новозеландских стоматологов. — Мой несостоявшийся убийца преспокойно живет в Сан-Франциско. Его прооперировали, провели курс химиотерапии, и теперь он во славу божью где-то там руководит церковным хором. Бросил пить. Говорят, счастлив. А что еще человеку надо?

— Ну что ж. Я не судья и не следователь, а всего лишь адвокат. Расследование — это мое частное дело. Объясните все же, Иосиф, зачем нужен был весь этот трагиспектакль? Пугать жену, прятаться… Не легче было собрать вещички и рвануть в ту же Зеландию легально?

— Эх, Павлов, Павлов… — Шлиц покачал своей бритой головой. — Как у вас все складно выходит! Но в жизни-то по-другому! Я не собирался бежать. Отнюдь! Только-только начали реализовываться мои планы. «Медиасити», конкурсы, новые звезды, телеканал. Ну, в общем, все то, за что поднялась драчка в связи с моей безвременной «кончиной». Этот придурок Нафаня Кузьмин вдруг решил поиграть в Робин Гуда. И, слава тебе господи, не дострелил меня. Я и выжил-то чудом. А вот когда я пришел в себя, зализал раны, встал вопрос: воскресать или нет? Тут-то я и принял решение линять. К тому времени и вы, адвокат Павлов, всю работу выполнили, и Виктория в Штаты переехала. Ну а поменять документы у нас по-прежнему — плевое дело! Вот и появился новый человек. А вы говорите — спектакль! Это вы все устроили спектакль. Пляски на костях.

— Ну-ну! Костей-то вроде не оказалось, и тогда последний вопрос. Из любопытства. А кого же мы тогда с почестями проводили? — Павлов изучающе смотрел на подтянутого, помолодевшего и сильно изменившегося Шлица. Тот усмехнулся и провел ладонью по лысине.

— Пригодилась-таки кукла, которую мне благодарные партнеры подарили в свое время на пятидесятилетие. Этакий «Вакс-Шлиц» из Музея мадам Тюссо. Валялась без дела на даче. Давид все и организовал. Он вообще молодец. И меня лечил, и язык держал на замке. — Он внезапно встрепенулся:

— Скажи, Артем Андреич, а Виктория плакала на этих… как их… похоронах?

— Плакала? Она не плакала. Она сама превратилась в слезы и скорбь. Вы, Иосиф Давыдович, злую шутку с ней сыграли. Но это ваше личное, семейное дело.

— Ну, так считайте, что ваше расследование закрыто, господин Павлов. Привет родине передавать не надо.

Джейсон-Шлиц встал и протянул Артему Павлову крепкую широкую ладонь. Адвокат ответил сильным рукопожатием. «Королева Мария» издала долгий тревожный гудок. Мужчины разошлись. Навсегда.