Продолговатый ящик

Мистрнсъ Вайэть была закрыта густой вуалью, и когда она приподняла его, отвѣчая на мой поклонъ, признаюсь, я былъ крайне изумлень. Я удивился бы еще больше, если бы давнишній опытъ не научилъ меня не относиться съ слишкомъ слѣпымъ довѣріемъ къ энтузіазму моего друга художника, когда онъ начиналъ описывать красоту какой-нибудь женщины. Когда темой разговора была красота, я хорошо зналъ, съ какой легкостью онъ уносился въ область чистѣишей идеальности.

Дѣло въ томъ, что, смотря на Мистрисъ Вайэтъ, я никакъ не могъ не увидѣть въ ней существо положительно плоское. Хотя ее и нельзя было назвать уродомъ, я думаю, она была не слишкомъ далека отъ этого. Одѣта она была однако же съ большимъ вкусомъ — и для меня не было сомнѣнія, что она плѣнила сердце моего друга болѣе прочными чарами ума и души. Сказавъ всего нѣсколько словъ, она тотчасъ же прошла вмѣстѣ съ Мистеромъ Вайэтомъ въ свою каюту.

Мое придирчивое любопытство снова загорѣлось во мнѣ. Прислуги не было — это былъ пунктъ установленный. Я посмотрѣлъ, нѣтъ ли лишняго багажа. Черезъ нѣкоторое время на набережную пріѣхала повозка съ продолговатымъ ящикомъ изъ сосноваго дерева, и, казалось, этого ящика только и ждали. Немедленно по его прибытіи мы подняли паруса, и черезъ нѣкоторое время, благополучно пройдя мелководье, направили нашъ путь въ море.

Упомянутый ящикъ былъ, какъ я сказалъ, продолговатый. Въ немъ было футовъ шесть въ длину, и фута два съ половиной въ ширину; я осмотрѣлъ его внимательно, и постарался замѣтить все въ точности. Форма его была особенная; и, едва его увидѣвъ, я тотчасъ же увѣровалъ въ справедливость моей догадки. Какъ вы помните, я пришелъ къ заключенію, что лишній багажъ моего друга заключался въ картинахъ или, по крайней мѣрѣ, въ картинѣ; ибо я зналъ, что въ теченіи нѣсколькихъ недѣль онъ велъ переговоры съ Николино; форма же ящика была такова, что навѣрно въ немъ должно было быть ничто иное, какъ копія съ "Тайной Вечери" Леонардо; а копія именно съ этой "Тайной Вечери", сдѣланная Рубини младшимъ, во Флоренціи, какъ я зналъ, нѣкоторое время находилась въ рукахъ Николино. Такимъ образомъ этотъ пунктъ я считалъ достаточно установленнымъ. Я задыхался отъ смѣха, при мысли о моей проницательности. Это былъ, сколько мнѣ извѣстно, первый случай, что Вайэтъ держалъ отъ меня втайнѣ что-нибудь изъ своихъ художническихъ секретовъ. И въ этомъ случаѣ, очевидно, онъ намѣревался надуть меня самымъ рѣшительнымъ образомъ, и контрабандой проввзти прекрасную картину въ Нью-Йоркъ подъ самымъ моимъ носомъ, въ надеждѣ, что я ровно ничего объ этомъ не узнаю. Я рѣшилъ потѣшиться надъ нимъ хорошенько, и теперь, и послѣ.

Одно обстоятельство все-таки причиняло лнѣ немалое безпокойство. Ящикъ не былъ поставленъ въ лишнюю каюту. Онъ былъ положенъ въ каюту Вайэта, и тамъ оставался, занимая почти все пространство пола, что, конечно, должно было причинять большое неудобство и художнику и его женѣ;- въ особенности въ виду того, что деготь или краска, которой была сдѣлана надпись на немъ, размашистыми крупными буквами, издавала рѣзкій, непріятный и, какъ мнѣ представлялось, совсѣмъ особенно противный запахъ. На крышкѣ были написаны слова — "Мистрисъ Аделаидѣ Кёртисъ, Альбани, Нью-Йоркъ. Отъ Корнеліуса Вайэта. Верхъ. Осторожно".

Я зналъ, что Мистрисъ Аделаида Кёртисъ, жившая на Альбани, была матерью жены художника; но тогда я посмотрѣлъ на весь этотъ адресъ, какъ на мистификацію, спеціально предназначенную для меня. Я рѣшилъ, конечно, что ящикъ, вмѣстѣ съ содержимымъ, отправится не сѣвернѣе, чѣмъ въ мастерскую моего друга — мизантропа, въ Chambers-Street въ Нью-Йоркѣ.

Первые три четыре дня погода была хорошая, хотя попутный вѣтеръ притихъ. Онъ измѣнился въ направленіи къ сѣверу тотчасъ же послѣ того, какъ мы потеряли берегъ изъ виду. Пассажиры, естественно, были возбуждены и склонны къ разговорамъ. Я долженъ, однако, исключить изъ этого числа Вайэта и его сестеръ, которые держались чопорно и — я не могъ этого не найти — невѣжливо по отношенію къ остальному обществу. Поведеніе Вайэта меня не удивляло. Онъ былъ мраченъ, свыше даже обыкновеннаго — онъ былъ угрюмъ — но относительно его я былъ подготовленъ ко всякимъ эксцентричностямъ. Сестеръ я, однако, не могъ извинить. Онѣ уходили въ свои каюты въ теченіи большей части переѣзда и, несмотря на мои неоднократныя понужденія, рѣшительно отказывались заводить знакомство съ кѣмъ бы то ни было изъ пассажировъ.