Продолжение души

В результате получился спектакль монолитный, законченный, с особой формой существования актеров на сцене, необычный, на мой взгляд.

Необычность начинается с декораций, созерцаемых зрителем еще до начала спектакля: огромное многоярусное кружево, свисая сверху, как бы придавливает сцену, лишает ее воздуха и простора, но само не лишено красоты и пышности. В середине сцены то же кружево, вышитое аппликацией, дает ощущение комнаты. Два проема по бокам означают как бы входы. На кругу сцены, точно по набережной Петербурга, окружая все это великолепие, идет чугунная решетка, а в середине, в разрезе этой решетки стоит огромная кровать. Домна Платоновна в ночной рубашке и капоре, почти сливаясь с этим кружевным фоном, крестится и, погасив свечу, ложится на кровать. Возникает звук шарманки, и Автор, двинувшись по внешнему кругу вдоль решетки, приступает к рассказу о Домне Платоновне. Так начинается наш спектакль.

Русская мещаночка - хлопотливая, бойкая, на все руки мастерица. И кружево продаст, и сведет, и сосватает, и обведет... Хитрая и простодушная, "ученая" петербургской жизнью - "петербургскими обстоятельствами",- и добрая, готовая тотчас оказать помощь, конечно, в соответствии со своим пониманием добра. "Что ж, я отягощусь, похлопочу,- говорит она Леканидке, предлагая свести ее для денег с купцом,- только уж и ты, сделай милость, не капризничай!" - и крестится, глубоко веруя, что делает доброе дело. Живет она неторопливо, словно плетет кружево. Очень любит поговорить, а разговор ее простонародный, образный, сочный, красочный, давно нами забытый, вот с такими "перлами": "Жизнь для своего пропитания веду самую прекратительную", или "Врешь ты, рожа твоя некрещеная, врешь, лягушка ты пузатая!"

Маленький человек, песчинка в мироздании... И вдруг нежданная, запоздалая любовь вошла в сердце Домны Платоновны, зажгла его факелом; вспыхнула яркая звездочка, на краткий миг осветила все вокруг и погасла, спалив себя дотла. "А я все люблю и все без радости, и все без счастья без всякого",- говорит она, а сама уже счастлива только из-за того, что говорит об этом. Открыла свою светлую тайну и простила всех, кто не понял ее: "Бог с вами, люди! Не понять вам, какая это беда, если приключится такое не ко времени".

От тоски, от нестерпимой сердечной муки умирает Домна Платоновна просто истаяла, как свечка, но на миг познала она силу большого чувства и душа ее осветилась неземной и трагической красотой. "Лежала она в гробике черном такая маленькая, сухонькая, точно в самом деле все хрящечки ее изныли и косточки прилегли к суставам".

Если бы моя героиня была, как я ранее представляла, хищницей, то не смогла бы так полюбить - нечем было бы. И потому она скорее жертва "петербургских обстоятельств", а но натуре своей добра, очень простодушна (сама часто попадает впросак и бывает обманута) и глубинно сильна. Эти качества режиссер считал свойственными и моей натуре, и это заставило меня призадуматься.

Моя роль имеет в спектакле как бы две стороны характера. В первой, вернее, во внешней части роли превалировали профессионализм, наблюдательность, отношение к героине. А вот дальше, в глубинной части (наверное, это сложно объяснить) идет жизнь духа, какого-то почти религиозного ощущения себя, своих истоков, своей веры. своего покаяния. Лесков, как мне чувствовалось, писатель неистовый, мгновениями (на наш современный, холодный взгляд) по-своему безумный, с неожиданными прозрениями в человеческие бездны и в этом очень искренний. Не дай бог играть его просто как бытописателя местных и современных ему нравов - это будет уже не Лесков! Надо не прерывая, вести главную линию характера и, что основное,- жизни человеческого духа, и только этот единственный путь может дать какой-то результат.

Осилила ли я эту вершину? Не знаю... Мне не нужны никакие блага и радости, только бы мое сердце, испытавшее любовь и прощание, полное боли от потерь, от длительности творческого молчания, только бы это сердце выдержало и дало мне силы, дало мне право произнести со сцены выстраданные слова, написанные великим русским писателем Лесковым: "Огненным прещением пресекается перед смертью душа моя. Боже мой! Боженька! Миленький! Да поди ж к тебе моя молитва прямо столбушком: вынь ты из меня душу, из старой дуры, да укроти мое сердце негодное!"

Я постоянно мысленно произношу эти слова как заклинание, как мольбу о жизни в театре, только бы не кончилось это счастье - мой труд, мое продолжение души.

P.S. Годы мчатся. Вот уже 5 лет, как я не играю "Воительницу" - она уже не идет на сцене нашего театра. Оставались мечты и планы о новой работе с Борисом Александровичем Львовым-Анохоным.