Продолжение поиска (сборник)

Стены в комнате увешаны фотографиями. Пока Алеша возится на кухне, я рассматриваю своеобразный семейный альбом. Мужчина в железнодорожной форме, на голове словно папаха из густых курчавых волос, и усы такие же пышные; рядом миловидная женщина с лунообразным лицом, большими круглыми глазами, совсем молоденькая; оба строго в фас, взгляды устремлены куда-то в единую точку, но выражения их абсолютно не соответствуют лицам, а по отношению друг к другу воспринимаются как антиподы: волевое, даже упрямое, у женщины и мягкое, мечтательное — у мужчины. Трое: те же мужчина и женщина с девочкой посередине. Пятеро: прибавилось два карапуза. Двое мальчишек на игрушечных лошадках и в настоящих папахах скачут один за другим. Четверо: отец с матерью и два подростка по бокам. Двое юношей обнялись за плечи; Алеша постарше, у второго еле заметна черная полоска над губой. Нури мне кого-то напоминает. Вглядываюсь в знакомое лицо, пытаясь вспомнить, где я его видел, пока не соображаю: братья похожи, поэтому и возникло мое заблуждение. Правда, эта похожесть не бросается в глаза. Одни и те же черты словно размыты у Алеши и резко очерчены у брата. Еще фотография: Алеша в военной форме. Оно и видно, что в армии служил, по выправке. А девочка исчезла. Неужели несчастье?..

Так и есть. Накрывая на стол, Алеша поясняет:

— Гюли умерла, когда мы были совсем маленькие. От дизентерии. Не было тогда еще этих…

— Антибиотиков? — подсказываю я.

— Да. Потом у соседей сын болел, быстро вылечили. В больницу взяли, много уколов кололи, зато жив остался. А мы с Нуришкой вообще дизентерией не болели. Плохая болезнь, ядовитая. А отец чем больной, даже не знаю. Был совсем не старый, как заболел, стариком стал. Может быть, потом лекарства придумают, сейчас нету. С ним можно разговаривать. Он все понимает, по-своему все понимает. Про мух, например, что говорит? «Мух, — говорит, — все ругают. Неправильно ругают. Муха — санинспектор: прилетит, посмотрит, где чисто, сразу улетает, где грязно, как ни гони, не улетит. Муха дает знать: человек — будь аккуратный, пока грязь не уберешь, буду тебе жужжать: уббери, уббери… Зачем мух ругать, — говорит, — себя надо ругать». Интересно, правда?

Я киваю на прикрытую дверь спальни:

— Достается матери, наверное… — чуть не сказал «с таким мужем», но вовремя исправился: — С тремя мужчинами. Вы-то хоть помогаете?

— Ушла мать.

Сказал, как обиженный щенок взвизгнул.

— Совсем ушла. Пять лет здесь не живет. Нури с ней ушел. Почему не уйти? Отчим хороший человек, щедрый. Меня тоже звали. В Баку живут. Мать обижалась: «Квартира большая, всем места хватит, почему не идешь?» Теперь привыкла, раз-два в месяц к ним еду, не обижается.

Шляпа я, шляпа. Он же только отца упоминал. Все мимо ушей пропустил и с благодушными вопросами лезу.

— Извини, Алеша, не знал я… — и чтобы как-то замять свою бестактность, перевожу разговор на другое: — У вас на комбинате ребята отличные, дружишь с кем-нибудь?

— Со всеми дружу. Больше всех с Измуком. Жалко его, переживает очень. Сам, говорит, его найду. Зачем улыбаетесь? Он твердый парень, сказал — сделает.

Шаркающие шаги; входит старик, несколько секунд смотрит на нас пустым отсутствующим взглядом. Вдруг слезящиеся глаза оживают:

— Оглум[11], никуда не ходи. И гость пускай остается.

— Бэлли, атам, бэлли[12]… — Алеша, обнимая за плечи и поддерживая под локоть, уводит его в следующую комнату.

— Теперь ему спокойно, — вернувшись, говорит Алеша. — Когда в ночную работаю, до утра не спит, ждет меня. О чем задумались? Знаю о чем. Тяжелая у вас работа. Дома почти не бываете.

— Ничего, дом никуда не денется.

— Конечно, дом не человек, где стоял, там и будет стоять.

На мгновение его лицо темнеет, но тут же опять освещается белозубой улыбкой — будто облачко пробежало.

— Мы с отцом хорошо живем. И мать с Нуришкой хорошо живут. Отчим его как сына держит. В жизни все бывает, верно? Главное, чтоб всем было хорошо.

— Чудесный ты парень, Алеша, — говорю я, и темно-карие глаза его светлеют, словно кофе разбавляют молоком.

Он провожает меня, заводит мотоцикл.

— С самого начала зажигание мучает. Я напрямую соединю, а то весь город разбудить можно.

«У того тоже с зажиганием не в порядке, — подумал я. — Г де-то он еще „затарахтит“, пока поймаем?»

В отдел я вернулся в третьем часу.

— Носит на ночь глядя… — спросонок ворчит Рат.

Наутро первым автобусом мы уехали в Баку. И с хорошим настроением: из больницы сообщили, что кризисное состояние миновало; значит, по всем статьям сегодня воскресенье.

Дома меня встречает радостный возглас Марфутика, имен у сына больше чем прожитых лет.

— Очень он соскучился, — сказали мне. — И я тоже…

— Сделаем так, — сказал я, — полдня ему, вечер тебе.

— А остаток чей же?

— Мой. Чтоб всем поровну. Ну, Марфуша, что будем делать?

— Иглать!

Подозреваемый