Продолжение следует

Утром встают поздно и, беспечное племя, пробуют поставить самовар. Раздувают сапогом. Заварки нету, вытрясают какую-то махру. Сахару не взяли – находят на полке слипшиеся конфеты из сельмага. Только раскусили – в каждой конфете по осе. Три ужаленных распухших языка. Говорить нельзя, объясняются знаками. А хохотать можно сколько угодно. Сидят на изгороди, глядят в верховье мелеющей речки. Тверская скудная земля. Знойное марево. Сухмень.

14.Верхом на заборе скачи куда все

Надя с Инной навещают в переделкинском доме творчества Кирилла Полозова. Торопятся втроем на открытье музея Евтушенки. Дергают калитку возле нового корпуса – не получается: висячий замок. Надя в сарафане перелезла. Инна, расстегнув юбку спереди и сзади – за ней. Кирилл оседлал забор – и ни взад ни вперед. Кричит капризно, что ему больно тут сидеть – телосложенье и вес не позволяют. Женщины стаскивают его, едва не оставив без порток. В довершенье всего оказывается, что калитка была заперта, а ворота нет. Спешат, утирая пот со лба. Июльская жара еще не квалифицирована как экологическая катастрофа. Вот, думают, через пару дней придет погода из Питера, как приходит всегда. Ну-ну. А милиции, милиции! что нерезаных собак. На каждом перекрестке. Наши трое у цели – их не пускают. Женщина с темными кругами под лазами, приехавшая из Самары, бьет себя в грудь, издает приглушенные вопли: всю жизнь любить! и не увидеть! Кирилл вообще ведет себя то порядочно, то непорядочно – по усмотренью. Как Бог на душу положит. В данном случае ему вожжа под хвост попала. Предъявил какое-то удостоверенье и прошел. А Надя с Инной остались стоять подле полоумной самарянки. У Нади на генетическом уровне срабатывает советская закалка. Она переждала, пока внутри пели, снаружи скандалили. В конце концов и сама пролезла, и любимую Инну протащила. Бессовестно трутся об репортеров, садятся на раскаленные стулья, отодвинув их в короткую тень забора. И веселый пестрый Евтушенко читает про инвалидов на футбольном матче. Расплавленная толпа вносит наших двух девчонок в музей. Они радостно пялятся на Пикассо и Шагала, смотрят в небо со второго этажа. И хватит – хорошенького понемножку. В небе двоится, троится, ярится солнце – гневное пламя. И Надя видит, как ангел в лохмотьях огня облетает землю. Огненный ангел. Огонь его стихия.

15. Два сапога пара

Надя видит больше других. Георгий тоже. Надя видит спиной – Георгин не хуже. Надя, раз я в Сочи стоял на автобусной остановке. Вдруг мороз подрал по коже. Обернулся – за мною стенд, на нем с десяток фотографий пропавших девочек в возрасте лет четырех. Надя молчит. Она позавчера стояла ждала двести пятьдесят третьего автобуса на улице Рогова. Там живет Алена таджикская жена. Тут на Надю нашел страх. Повернулась резко, ровно кто топор занес над головой. На бетонном заборе листовка: здесь собираются строить хлебозавод, прямо над захороненьем радиоактивных отходов курчатовского института. Хоть не стой на остановках. Вот Георгин подошел бы мне. Так нет - вдвое старше и вдобавок порядком потаскан.

16. Гравитационное поле

вокруг Нади несомненно есть. Просто она не хочет извлечь из этого хоть малую выгоду. В блинной на Маросейке к ней подсел поваренок лет восемнадцати – в белом колпаке – и долго рассказывал про свою родную деревню Барчуки. На пороге прачечной подошла малограмотная женщина, просила прочесть письмо из деревни – трудные каракули, но по содержанью хорошо. Деревня то и дело окликает Надю, и поэзия тоже. Гардеробщица в чужом учебном институте серьезно сказала ей: голубой небесный цвет полюбил я с детских лет – на Наде ничего такого не было. Это ладно, это перевод Пастернака из Бараташвили. Незнакомый молодой человек на пустынной лестнице какого-то учрежденья ни с того ни с сего заявил ей: каждый камень может быть прекрасен, если жить медлительно в тюрьме. А случайно идущая мимо девушка заметила в спину ей, читающей афишу: кто может всё чего захочет, тот хочет большего чем должен. Вообще не по адресу. Принимается просто как афоризм. Ты встала, Гуслиана, взяла одр свой – пионерлагерный матрац – и пошла. Я больше над тобой не властна. Сама подпадаю под твое влиянье. Слишком большой кусок своей энергетики я тебе отломила. Прошу тебя… прошу (далее неразборчиво). Мне нечем тебя напутствовать. Твой выход. Иди же.

НАДЯ: Не выталкивай меня в открытый космос. Будь я красавицей, я бы сама подошла и, фигурально выражаясь, пригласила на танец – кого? уж придумала бы. А так я должна, фигурально выражаясь, сидеть у стенки, и фиг кто ко мне подойдет, потому что у меня на лице будет крупными буквами написано: аутсайдер. И то же самое мое бардство в этом бардаке. Сплошное аутсайдерство.

Я: Ну кого-нибудь твое сильное поле да притянет.

НАДЯ: Более мелкий объект, по всем законам небесной механики. Слабака депрессивного, ищущего к кому присосаться. И повиснет, ровно мертвый альбатрос на старом мореходе.

Я: Нечем крыть.

17. Диалог