Продолжение следует

Не только интеллигенты. Пока водитель троллейбуса там где-то играет в домино, отчего и ходят троллейбусы всегда по четверо, слабопьющая бомжиная компания отодвигает свою закуску, дает Борису место, наливает ему в чужую стопочку и сует в руку – он едва успел перчатку снять – полновесный колбасный бутерброд. Выпил, съел. На душе полегчало. Эта вот, побитая – она не злая, только никудышная. Ее самоё из дома сноха гонит. Пока троллейбус придет, всё узнаешь. Пришел таки. Борис забыл было рюкзак с книгами, но Света – так зовут побитую – напомнила. Хотела надеть ему на плечи – и не подняла. Что у тебя там, кирпичи? Едет, мурлычет: чижик, пыжик, где ты был? на скамейке водку пил. У мелких хозяйчиков, что якшаются с бывшей Борисовой женой, такие дурные лица – бомж Серега просто красавец в сравненье с ними. Крупный архангельский мужик, потомственный помор. Медведь медведем. А у него, у Бориса? Вечно ждущие денег глаза. Несчастное лицо неудачника. Боже, как плохо в России. И уехать нет сил. И там, за океаном, тоже надо что-то делать. Предпринимать что-то, а пойдет или нет, неизвестно. Верней всего нет. В советское время было много синекур. В его доме, на первом этаже, коллектор передвижных библиотек. Никто туда никогда не приезжал, никто ничего никуда не передвигал. Тоже мне передвижники. Три дамы пили кофий и в очередь бегали по магазинам – ловить, что выбросят на прилавок. Борис свел с ними дружбу и потихоньку воровал стоящие без движенья книги. О, ностальгия. О, благостный застой. Главное - не делай волн. А прокормиться в Москве не бог весть как трудно (было). Славная штука бомжиная колбаса. Славная бомжиная жизнь. Хорошо сейчас быть директором библиотеки. За книгами никто не ходит. Даже каталога нет. Интернет. За деньги скачивают. Иногда платные концерты. Платные выставки (плата с художника), презентации. Но эти дамы директора тоже чьи-то жены. Каких-то чиновников. Боже, как он обносился. У Бориса есть костюм, но Борис его экономит (в гроб его положат в этом костюме). Неплохо быть и директором районного молодежного центра. Тоже чьи-то жены. Молодежи эти центры сто лет не нужны. Бабушки водят внуков на платные музыкальные занятия. Старики ходят на свои поэтические тусовки. Заполняют анкеты без телефона. Формально им всем по семнадцать. Новая русская туфта. Темный месяц ноябрь. Самый трудный в году. Птичка в дальние страны, в теплый край, за синё море улетает до весны. Давно улетела, блин. Когда он, Борис, снова увидит Крым? Кры–ы-ым!!! Все границы открыты. Хошь бы и на Канарские острова. И око не видит, и зуб неймет.

Встал, чтоб выйти из троллейбуса у метро Полежаевская. Рюкзак болтается, легкий и пустой, как брюхо ощенившейся собаки. От волненья не вышел, снова сел, начал шарить. На дне рюкзака только диски. Достал один – с картонной коробочки глянула его собственная унылая физиономия. Запись с единственного концерта в здании международного фонда славянской письменности, где он вечно торчит. Если нет сил уехать, то стать хотя бы русским. В паспорте графы больше нет. Сошел на Беговой, топчется в недоуменье у фонаря под мокрым снегом. Господь услыхал его неразумную просьбу – испепелил книги раньше, чем бедняга успел отказаться от своих слов. Вот и дырочка в рюкзаке – круглая, с обожженными краями, точно от пули. Так и пахнет паленым – воздух влажный. Надо думать, и троллейбус поехал дырявый. Когда-нибудь докатит до Серегиной бомжиной скамьи. Если б вернуть те мгновенья, когда многожды битая Светлана пыталась поднять с нее тяжелый рюкзак! А что теперь у него дома? как его несанкционированный склад? и что думает ОНА о зияющем отверстии в лично ЕЙ принадлежащем потолке? и вообще? Остались ли на свете хоть какие-нибудь книги? Наказан лишь он или все чохом, заодно? Куда податься? В тусовку не имеет смысла, его дисков даром не берут. (А какая у него хорошая декламация!) Книжные магазины сейчас закрыты. Разве что в витринах?

Перешел через Хорошевку, сел на троллейбус в обратную сторону. Вон женщина читает. Кажется, Достоевский. Борис вздохнул с облеченьем. Если сгорели только его книги, это даже к лучшему. Самое время переменить участь . На какую? да на любую. Оно, казалось, ниже нельзя сидеть в дыре. А вот и дырка в обшивке троллейбуса. Неужто Борис так долго медлил под фонарем, в полной прострации, что троллейбус успел обернуться? не по воздуху же он, троллейбус, летел? Хотя… всё может быть, если реальность сдала позиции. Жизнь Бориса стала ирреальной уже давно. Он просто этого не замечал. Бомжиный бутерброд открыл ему глаза. Не думай о хлебе насущном. Бог даст день - и бог даст пищу.