Продолжим наши игры+Кандибобер

— Хорошая сорочка, — промямлил он, стараясь не смотреть на просвечивающиеся груди Натальи Михайловны, на темнеющий пупок, на все те выступы и впадины, которые, будучи расположенными в некоей последовательности, создавали срам. — Очень хорошая! — добавил Вовушка уже тверже.

— Какая сорочка?! — возмутилась Наталья Михайловна. — Это платье! Это вечернее платье! Сам понимаешь, носить его на кухне… Хо-хо-хо! — возбужденно хихикнула Наталья Михайловна, увидев собственное тело сквозь складки платья. — Да оно еще лучше, чем я думала!

Молча, с застывшей улыбкой, поднялся и вышел Вадим Кузьмич. Вскоре послышался грохот выдвигаемых ящиков, хлопанье дверей, что-то упало, покатилось. При звоне разбитого стекла Наталья Михайловна окаменела и пребывала в этом состоянии, пока на пороге не появился Вадим Кузьмич. Он вошел на кухню с ворохом нижнего белья, штанов, простыней, носков, галстуков, на голове его красовалась пушистая папаха из песца, а может быть, даже из соболя или верблюда, во всяком случае, папаха была большая и пушистая.

— Вот, — сказал Вадим Кузьмич, бросая все на пол. Только дергающиеся губы да бледные щеки позволяли судить о его состоянии. — Я сейчас… Минутку… Разберусь только… Значит, так, это мои штаны. Очень хорошие штаны, я их купил возле Савеловского вокзала совершенно случайно. Но лучше бы я их не покупал, потому что они мне велики и возле колен болтается то, чему положено быть гораздо выше. Так… Это полотенце нам достала и втридорога сбыла соседка с первого этажа. Ее дальняя родственница работает не то в ГУМе, не то в ЦУМе. А вот этот галстук тоже непростой. Присутствующая здесь моя жена Наталья Михайловна Анфертьева, в девичестве Воскресухина, простояла за ним больше часа, но надеть его за три года обладания мне не пришлось по причине отсутствия костюма, подходящего к этому галстуку. Между нами говоря, я не уверен, что в мире существует костюм, который подходил бы к этой отвратительной швабре. А вот носки… Этим носкам цены нет — точно в таких уже не первый год ходит директор института, в котором работает вышеупомянутая Наталья Михайловна Анфертьева, в девичестве Воскресухина… Подштанники… Правда, ничего? Египетские. Вот носовые платки, я сморкаюсь в них, когда возникает надобность. А когда надобности нет — не сморкаюсь. Эти чулки с ромбиками, в которых ноги кажутся покрытыми язвами, мы за большие деньги достали…

— Вадим! — звонко сказала Наталья Михайловна. — Прекрати сейчас же! Ты меня слышишь? Я кому сказала — прекрати!

— Прости, дорогая, — Вадим Кузьмич невинно посмотрел на жену, оторвавшись от наволочки в цветочках. — Ты о чем?

— Прекрати! — на этот раз в ее голосе, как ни прискорбно об этом говорить, послышались истеричные нотки.

— Видишь ли, дорогая, я просто осмелился последовать твоему примеру, — промолвил Вадим Кузьмич с хамской вежливостью. — Я показываю нашему общему другу Вовушке некоторые приобретения последних лет, чтобы он не подумал, не дай бог, будто мы с тобой лыком шиты, будто нам надеть нечего и мы живем хуже других. Вовушка все так и понял, верно, Вовушка?

— Если ты не прекратишь… Если ты не прекратишь… — Наталья Михайловна круто повернулась, всколыхнув прозрачным платьем производства нейтральной Австрии кухонный воздух до самых укромных уголков, где у нее хранились картошка, чеснок, свекла и лук, обвела взглядом стены в поисках не то нужного слова, не то предмета, который не жалко запустить в бестолковую голову Вадима Кузьмича.

Положение спас Вовушка. Он подошел к Наталье Михайловне, осторожно погладил по щеке, по волосам и очень грустно посмотрел в глаза. Наталья Михайловна, поразмыслив секунду, решила, что сейчас самое лучшее — расплакаться у Вовушки на плече. Так она и поступила. Новоявленный дон Педро вздрогнул, ощутив некоторые выступы ее тела, но самообладания не потерял.

— Не надо так, — бормотал Вовушка. — Так не надо. Нужно любить друг друга, уважать, жалеть… И все будет хорошо. Вы еще молодые, у вас родятся дети… Их надо воспитывать, они вырастут хорошими людьми, членами общества, станут приносить пользу…

Растроганная этими словами, Наталья Михайловна рыдала навзрыд, а Вадим Кузьмич задумчиво рассматривал на свет свои почти новые трусики в горошек.

А закончить рассказ о встрече давних друзей лучше всего, пожалуй, фразой, которую произнес гость поздней ночью, когда Вадим Кузьмич укладывал его на раскладушке.

— Какая же у тебя напряженная, нервная жизнь, — сказал Вовушка, стесняясь оттого, что высказывает суждение о другом человеке. — Я бы так не смог.

— Думаешь, я могу? — вздохнул Вадим Кузьмич. — Так никто не может… А живем. И ничего. Даже счастливыми себе кажемся. А может, и в самом деле счастливы, а? — с надеждой спросил он.