Проект

– Вчера вечером было собрание, – объясняет Фостер, – оно затянулось допоздна. Лев уже должен был встать, и если не встал, значит, отдых ему необходим. Думаю, он выйдет минут через сорок.

Интересно, каково это – иметь рядом таких людей? Заботящихся о тебе, берегущих твой сон и здоровье.

Устремив взгляд на лестницу, прислушиваюсь, не слышно ли на втором этаже шагов или голоса Льва. Ничего. Зато в соседней комнате тихо напевает Эмми. Повернувшись в ту сторону, медлю.

– Ты должна поговорить с ней, – замечает Фостер.

Мне трудно представить наш разговор.

– Я не знаю, что сказать.

– Постарайся не затрагивать политику. – В его тоне мешаются сочувствие и веселье. – Ее любимый цвет – зеленый. Атара у нее – лошадка, имей в виду.

Я удивленно поднимаю брови, и Фостер смеется.

– Кто-то однажды сказал, что Атара здоровенная как лошадь. Эмми это услышала и… дети есть дети. Она боится бабахов – не знаю, нужно ли тебе это знать, но «бабахи» – это гроза.

Сглотнув, киваю.

– Оставлю вас ненадолго наедине. – Фостер выходит на улицу.

Я провожаю его взглядом и следую на песню Эмми в гостиную. Малышка сидит на полу, рисуя на маленькой магнитно-маркерной доске. Увидев меня, она отрывается от рисунка и смотрит расширившимися любопытными глазами на… мой шрам.

Всегда на мой шрам.

– Привет, Эмми.

– Ты – Ло.

Сердце трепещет при звуке моего имени из ее уст. Не помню, когда в последний раз мое имя произносил ребенок. Да и бывало ли такое? Эмми выжидающе глядит на меня, словно я побеспокоила ее и лучше бы у меня на то имелась достойная причина.

– Что ты рисуешь? – спрашиваю я.

– Круги, – отвечает она, и слово почему-то кажется больше, чем ее рот.

Приблизившись, сажусь рядом на корточки. «Круги» – это, конечно, сильно сказано, но попытки сами по себе ценны. Эмми сует мне в руку маркер и просит нарисовать ей побольше кругов. Я послушно выполняю ее просьбу.

– Еще нужны волосы, – вдруг заявляет она.

– Кругам?

Эмми кивает и рисует неровные линии в кругах, хотя подозреваю, что целилась нарисовать их сверху. Ее ладошки крохотные, все пять пальчиков сжимают корпус маркера, но линии все равно выходят корявыми. В этом есть что-то такое умилительное… Не знаю почему.

Она смотрит на меня и указывает на щеку.

– Что это? – спрашивает быстро, жадно, заинтересованно.

– Шрам, – отвечаю я, и Эмми хмурится. Потому ли, что поняла меня, или потому, что хотела услышать другой ответ, я не знаю. Я неуклюже ищу новое объяснение: – Это как… У тебя когда-нибудь были ранки?

Малышка победно тычет в здоровую коленку с идеально чистой кожей.

– Мне наклеивали зеленый пластырь.

Ее любимый цвет.

– Ну вот, я тоже поранилась. Просто иногда рана… остается.

Глаза Эмми округляются.

– Она болит?

Фостер стоит на крыльце. Я прислушиваюсь. Наверху по-прежнему тишина. Поворачиваюсь к Эмми.

– Можно сесть с тобой?

Она кивает.

– Нарисуй еще круги, Ло!

Рисую ей круги маркерами разных цветов. Ее взгляд следит за моей рукой, потом она снова пытается нарисовать круг сама. Не получается.

– Ты помнишь, что я сестра Би?

Эмми на минуту задумывается, затем качает головой.

– Ты ведь знаешь Би?

Она кивает. Высунув от усердия язычок, разрисовывает нарисованные мной круги. Я достаю из кармана мобильный и, пролистав фотографии в галерее, нахожу снимок, сохраненный со страницы Фейсбука Артура. Наклоняю экран к Эмми, и она вдруг вырывает телефон из моих рук.

– Дже-ми, – тычет она пальчиком в Джереми.

Я чертовски потрясена тем, что она узнала его. Прочистив горло, говорю:

– Да, это Джереми. Где Джереми?

– Ушел, – беспечно отвечает Эмми.

– Да… – Естественно, я не собираюсь уточнять у ребенка, куда именно он ушел, поскольку последнее, что мне надо, – влезать в ее понимание смерти. С моим везением я, скорее всего, просто травмирую малышку. Показываю на девушку рядом с Джереми. – А это кто?

– Би. – Эмми прижимает к экрану пухленький пальчик.

Галерея пропадает. Я забираю у нее телефон и возвращаю на экран снимок. И Би снова здесь, рядом с Джереми. Живая и мертвый. Оба – призраки.

– Кто такая Би?

– Моя подруга.

– Просто подруга?

– Моя подруга, – повторяет Эмми.

Я сверлю взглядом фотографию. Ненавижу Би за это. Ненавижу за то, что ее дочь не понимает, кто ее мама, если она вообще понимает значение слова «мама», и за то, что последние шесть лет своей жизни верила: мою сестру удерживают люди, извлекающие выгоду из ее боли. Ненавижу за то, что она, став автором всех наших рассказов, превратила нас в персонажей, наилучшим образом служащих ее целям. Я чувствую себя ложью, рассказанной моей сестрой.

И не хочу, чтобы Эмми тоже стала ложью.

Я убираю телефон в карман.

– Тебе можно доверить секрет, Эмми?

Она раскрашивает каляками-маляками один из кругов.

– Можно.

– Но только чтобы он остался между мной и тобой.

Эмми замирает.

– Хорошо.

– Ты точно никому не расскажешь? Это большой секрет.

Я бросаю взгляд в окно. В щелке между шторами виден Фостер. Похоже, он пока не собирается идти к нам. Когда я возвращаю взгляд к Эмми, вижу, что завладела ее вниманием полностью. Видимо, четырехлетки прекрасно разбираются в секретах.

– Би – твоя мама.