Проект Атман

Мы, разумеется, не собираемся осуждать язык, а лишь указываем на то, что ускоренный рост и эволюция сознания несут с собой много сложностей и потенциальных конфликтов. Ведь эволюция — как по внешней дуге, так и по внутренней дуге — сопровождается иерархической серией спонтанно возникающих новых структур, в общем случае следующих упорядоченно, от низших к высшим, и каждая вновь возникающая структура должна быть интегрирована и консолидирована с предшествовавшими структурами, а это задача не из легких. Ибо не только высшие структуры могут тяготеть к подавлению низших, но и низшие порой способны бунтарски подрывать и сокрушать высшие. Возникновение вербального ума — это просто классический пример более высокой структуры, обладающей потенциалом подавления всех низших, что может вести к самым плачевным последствиям.

Но, как мы уже говорили, возникновение самого языка — низшего или вербального ума — знаменует собой решительный рост в сознании, особенно по сравнению с предшествующей телесной самостью простых физиологических состояний, восприятий и эмоций. В частности, отметим, что благодаря употреблению языка ребенок впервые может выстроить представление серии или последовательностисобытий, и таким образом начинает конструировать мир огромной временной протяженности. Он строит прочное понятие времени — не просто длящееся настоящее воображаемых объектов (как на предыдущей стадии), но линейную цепь абстрактных представлений, следующих от прошлого к будущему. «Поскольку теперь возможно вербальное представление последовательности событий, добавляется временное измерение: человек обретает свое первое понимание прошлого и будущего. Хотя нельзя еще точно измерить длинные периоды времени, прошлое и относительно отдаленное будущее появляются как полноправные временные измерения» [7]. Или, как пишет Блюм с психоаналитической точки зрения, «речь вводит расширенную функцию ожидания, поскольку события могут планироваться в мире слов» [46], так что, согласно Феникелу, «благодаря развитию слов, время и ожидание становятся несравнимо более адекватными. Способность к речи превращает… предмышление в логическое, организованное и более отрегулированное мышление» [120].

Все сказанное выше можно кратко суммировать таким образом: возникновение вербального ума отмечает значимую трансценденцию тифонического тела — ограниченного настоящим тела простых, появляющихся от момента к моменту, чувств и впечатлений. Ум фактически начинает (но только начинает) выкристаллизовываться и дифференцироваться из тела, так же как на предыдущей стадии тело выделилось из материального окружения. С вербальным или низшим умом самость больше не ограничена и не скована настоящим, близоруким и косным. Сознание расширилось за счет символического языка, создающего образное пространство для ума, значительно превосходящее простой сенсорный охват.

Это, конечно, монументальное продвижение по кривой эволюции сознания, и шаг, до сих пор удавшийся только человеческому роду. Однако, как я попытался доказать в книге «Вверх от рая» [437], за каждое приобретение в сознании нужно платить определенную цену, и ребенок вскоре это обнаруживает. Ибо сразу же отметим, что сам язык несет в своих глаголах какую-то временную заданность, и потому неудивительно, что когда ребенок смотрит на мир глазами языка, он видит временноймир — и значит мир напряжения, [22]где время и тревога являются синонимами (об этом знал Кьеркегор). Более того, он учится конструировать временное самоощущениеи отождествляться с ним, обретает прошлое и смотрит в будущее. Цена за такой рост в сознании — признание собственной отдельности, а значит, и уязвимости. Ребенок начинает во все большей степени пробуждаться из дремоты в подсознании, — он, так сказать, выброшен из райского состояния неведения и доверия в мир разделенности, изоляции и смертности.

Таким образом, вскоре после обретения языка, и в редких случаях раньше, каждый ребенок проходит через продолжительный период кошмаров, — пробуждаемый от сна видениями кровавого убийства, живо переживающий неискоренимый ужас собственного отдельного существования, потрясенный первобытным насилием, всегда таящимся под поверхностью отдельной самости.