Проект «Белый Слон»

"Причём здесь Витька", – присмотревшись к благообразному чиновнику, подумал Алексей, – "этого батюшку, по-моему, зовут так же, как и меня…, ёлы-палы! Так этож он про митрополита!"

–Вы, батюшка Иван Афанасьевич, всё-таки, как-то себя в самом деле, сдерживали бы! – влез таки в паузу между приступами гомерического хохота чиновник.

Враз, в какие-то секунды, переставший хохотать, закаменевший лицом архимандрит, поманил к себе заскорузлым пальцем с готовностью потянувшегося к нему "официального посланца":

–Портфель не мучай, не щёлкай, на нервы действует. Вот скажи мне, Алексей, ты вроде не совсем дурак, так только, полудурок, так вот скажи, как ты повёлся на эту, – потряс зажатыми в левой руке листочками, – блядскую блевотину?

Из раскрытого в июльскую жару окна потянуло январским холодом. Чиновник отшатнулся от предложенных ему слов, как от пощёчины:

–Вы бы, батюшка, уже отвыкали б от лагерных выраженьиц, пора б уже.

–Блядская блевотина, – старательно выговаривая, вышамкивая слова беззубым ртом, повторил старик, – Витька он понятно, он замаскировавшийся обновленец, но ты то, ты то, Алёша, должен понимать, что нет и не может быть никакого покоя у РАБОТАЮЩИХ ЕМУ!…

Об его лагерном прошлом не знал никто, а сам он не рассказывал. Ничего. Никогда. И пытавшиеся копаться, тогда, когда немного всё порассекретилось, немногочисленные любопытные, так ничего и не "накопали". Ничего интересненького, ничего любопытненького. Так, общие биографические сведения: родился; осиротел; подростковая банда, каких в годы войны с лихвой хватало на территории необъятного союза согнанных в одно стадо народов; преступление; срок; побег с этапа; поимка и наказание, когда разъярённые сопротивлением сопливого щенка при задержании, конвоиры притащили в камеру пересыльной тюрьмы труп.

–Нахрена вы нам сюда жмурика притаранили, – взвыла переполненная, только что угомонившаяся камера.

–Ни хрена! А куда его? На улице оставить? А если он оживёт и опять убежит? До утра пусть поваляется, а утром мы его оформим и закопаем.

–Ааааа! – благим матом завопил проснувшийся раньше всех, разбуженный пинком в дверь, дежурный по камере.

–Прибью падла, – веско пообещал один из проснувшихся от крика, "авторитет", и тут же обалдело просипел, – оба на!

Спрыгнув с нар и подойдя к стоящему на коленях, там же, на том месте, где его бросили четыре часа назад, Ване, то лупоглазо всматриваясь в него, то встряхивая головой, как отряхивающаяся от воды собака, спросил:

–А как это так? Пацан, слышь, пацан, а как это ты так?

Молчащего, глядящего куда-то глубоко в себя, воскресшего подростка утащили в тюремный лазарет. Потом было лечение, когда обалдевшие врачи чесали в затылках:

–Вообще-то, по правильному, он умер. Но он жив и как можно было выжить с такими повреждениями организма – непонятно.

На что им, вяло интересовавшийся порученным ему для расследования делом, бывалый чекист, презрительно пожимал плечами:

–Да ладно. Чего только не бывает. Мне про фронт – такое рассказывали. Да я и сам, за время службы, насмотрелся.

Потом был лагерь, поселение, снятие судимости, когда во время оттепели, "подобрели" и "очищали" практически не проверяя.

Потом он, как сорвавшийся с цепи кобель, носился по всей стране: непонятно чем питаясь, где ночуя и как передвигаясь. Валаам, Соловки, Киево-Печерская, Троице-Сергиева – что он искал, что хотел найти в этих разрушенных святынях у него опять же никто спросить не решался, а сам он никогда не рассказывал. "Покрутившись" напоследок полгода по Крыму, он приехал сюда, и больше уже никуда не уезжал, никогда, вообще. Даже в отпуск. Да и отпусков у него не было. Ни разу. А так, как бы всё – как у многих. Монашество. Священнический сан. Службы. В-общем – работа…

–Коль, ну ты глянь, "чубайс" то наш!

–Ага! Ты смотри-ка, чё! Сожрёт он сейчас кого-нибудь из них, точно сожрёт.

–Не, не сожрёт, Коля, не дадим, – негромко, – Полкан.

Громадный кавказец-волкодав, высунувшийся, позванивая цепью, из-за своей будки, в тенёчке которой спал отдыхая после "ночного дежурства", увидав жирного рыжего котяру,  крадущегося к воробьям устроившим весёлую возню у его миски, рявкнул. "Чубайс" подпрыгнул на месте, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, распушился так, как будто в него компрессором, махом, вдули  несколько атмосфер, и, задрав хвост, завывая благим матом ускакал за угол храма.

"Ну, и что вот это такое?" – огорчённо-разочарованно ёрзал на скамейке Алексей. Приглашённый батюшкой посидеть вместе с ними рядышком, поговорить, воспаривший душой в небеса, – "это же сейчас! Ну, если не беседа Серафима Саровского с Мотовиловым, то по крайней мере Варсонофий Оптинский с Львом Толстым!", – Алексей не знал куда деться. И уйти не уйдёшь, батюшка вполне может рявкнуть: "сядь!, тебя пока что, никто никуда не отпускал!", и слушать это. Да ну в самом деле, два образованнейших эрудита, а болтают о всякой ерунде, как мужики на обеденном перерыве в столярке.