Проект «Джейн Остен»

Нам предстояло работать в тесной связке еще долго; мне следовало блюсти границы, вести себя тактично по отношению к чужим табу. Исконные британцы были ханжами – еще одна их черта, пришедшая из старых добрых викторианских времен.

Он поднял голову и налил нам вина.

– Денек был тот еще, но… может быть, мы к такому еще привыкнем. Хочешь чего-нибудь из этого? Не знаю, что это за животное, но проварили его на совесть.

В нашем мире все вынужденно были веганами, еду производили технологии, а не природа. Синтезировать некое подобие мяса было вполне реально, но популярностью такая еда не пользовалась – она принадлежала миру до Вымирания, эре хаоса и эгоистичных проступков, о которых никому не хотелось вспоминать. Однако во время подготовки к миссии мы ели такое мясо, чтобы привыкнуть к подобной пище.

Я попробовала кусочек того вареного блюда под названием «пудинг» – оно было мягким, но вязким, и я все жевала и жевала его, пока наконец не заставила себя проглотить; на вкус оно не имело ничего общего с имитированным мясом, которое нам давали на подготовке. Нож был тяжелым и холодным, оловянная вилка – тупой и всего с двумя зубцами, но я решительно набросилась на еду – и на вино.

Мы ели молча, и я перебирала в голове события дня, которые на фоне теплого очага тишины и воздействия алкоголя перестали казаться чем-то невероятным.

– Это было умно – расплатиться банкнотой. Эдакая проверка. Если бы кто-то усомнился в ее подлинности, мы бы притворились, что сами стали жертвами мошенничества. Что в банке, с парой тысяч на руках, провернуть было бы куда сложнее. – Я потыкала вилкой вареное нечто: откуда такая упругость? – И ты держался с таким спокойствием.

Лиам покачал головой.

– Ты вообще нервничал?

– А ты что – нет?

– Ты этого никак не выказал.

– Если бы все выказывали свои чувства, – сказал он и сделал паузу, стараясь прожевать кусок мяса, затем, сдавшись, сплюнул хрящ и отложил его на край тарелки, – это был бы не мир Джейн Остен, правда?

– Правда. – Я подняла свой крошечный бокал с вином в знак согласия с этим замечанием, опустошила его и подлила нам еще. – Но ты ведь был актером, так? Наверняка тебе это помогает. Ты ничего об этом не рассказывал. – Он вообще почти ничего о себе не рассказывал; мне следовало узнать его получше до того, как мы окажемся в постоянном окружении слуг и перестанем выходить из образов. – Какая у тебя любимая пьеса Шекспира? Какое у тебя было амплуа?

Лиам насторожился.

– Самое обыкновенное – того, кто прозябает без работы.

– Но ты учился в театральной студии?

– Учился.

– В Лондоне?

– В Лондоне.

Оказавшись в тупике, я ненадолго замолчала.

– И тебе там нравилось?

– В целом да. – Он снова покраснел и вдруг выдал: – Полагаю, там всяко веселее, чем на медицинском факультете.

– Я обожала учебу на медицинском.

– Что ж, повезло тебе.

– Но мне бы и в театральной студии понравилось. Меня завораживает актерство. Я в упор не вижу особенной дихотомии между наукой и искусством, в существовании которой все так уверены. Разве нельзя любить и то и другое?

– Можно. – Он откинулся на спинку кресла и, покручивая свой пустой бокал, склонил ко мне продолговатую голову. – Значит, так ты здесь оказалась? Из любви к литературе?

– Если вкратце – да. Из любви к Джейн Остен.

– Она – чудо. – Мы задумались, и Лиам чуть тише добавил: – Подумать только – она жива. Прямо сейчас! И мы, возможно, познакомимся с ней – если будет на то воля Божья и мы сами все не испортим…

– Не испортим.

– Ты в себе, похоже, уверена донельзя.

– Я столько времени на эту миссию убила не для того, чтобы ее завалить.

Лиам никак это не прокомментировал. Я положила нам по куску мясного пирога, надеясь, что этот будет получше, чем в «Лебеде». Хотя могло ли быть хуже?

– А если не вкратце?

– Что?

– Ты сказала… – Он потупил взгляд в стол. – Ну так…

– Я попала сюда благодаря знакомому – в смысле, я, возможно, не самый очевидный кандидат, поскольку я американка и все такое, – но я была лучшим вариантом, и в конце концов организаторам хватило ума это понять. Единственная в своем роде фанатка Джейн Остен с опытом врачебной деятельности в полевых условиях, которой наглости не занимать, – как-то так. – Я помолчала. – А ты?

– Наглостью не отличаюсь, увы.

– Как ты?..

– Мне повезло.

Меня бесит притворная скромность. Лиам написал биографию лакея Бо Браммела, чем доказал, что обладает изящным слогом и остроумен – как минимум на бумаге.

– Моим профессором был Герберт Брайанд, – добавил Лиам. – Вернее, моим наставником. – Вид у меня, похоже, был недоуменный. – Это он нашел письмо.

– Ах, вот что.