Проект «Джейн Остен»

— Вижу, без вашего покровительства мне положительно не обойтись. — Я кокетливо выгнула шею и улыбнулась ему. Не будет ли наглостью напомнить ему о предложении познакомить меня с его сестрой?

— Ну? — требовательно осведомился Лиам, когда мы ехали домой в экипаже.

— Ты был великолепен! Молодец.

— Ты лучше скажи — как он тебе? Симпатичен?

— Весьма. — Уже одно то, что он был самым любимым братом Джейн Остен, вызывало к нему неодолимый интерес. А еще то, каким персонажам она подарила его имя: Тилни — своему самому очаровательному созданию и Кроуфорду — самому неоднозначному. — Но, пожалуй, скорее во французском смысле, чем в английском.

— Слишком льстив и галантен?

— Возможно. — Но дело было не в этом. Тогда в чем же? Я снова вспомнила, как он на меня поглядывал — украдкой, но с огоньком. — Мне кажется, он бывалый повеса, — сказала я и сама удивилась.

— Он все-таки любимый брат Джейн Остен.

— Думаешь, она тоже окажется кокеткой?

— Не уверен. — Но развивать эту мысль он не стал, только спрятал лицо в ладонях и шумно выдохнул. — В целом он мне нравится. Но куда важнее, чтобы он пришелся по вкусу тебе.

— Он мне вполне по вкусу. — Вполне по вкусу для того, чтобы я могла исполнить роль потенциально удачной партии для человека, которому вскоре предстояло лишиться всех своих денег; такому джентльмену в качестве финансового парашюта пригодилась бы состоятельная жена. Будучи девушкой не первой молодости и, согласно нашей карибской легенде, сомнительного происхождения, я, пожалуй, идеально подошла бы сорокачетырехлетнему овдовевшему банкиру, что так и не оправдал надежд, которые он подавал в юности.

Перспектива оказаться в роли удачно попавшего ему в руки козыря виделась мне одновременно жуткой и уморительно смешной — я словно очутилась в еще не написанном романе Джейн Остен. Именно поэтому мы и прибыли сюда под видом брата и сестры — это была со всех сторон выгодная комбинация для того, чтобы поддерживать в нем интерес, чтобы всегда иметь повод быть рядом, пока мы не подберемся к Джейн Остен, к ее письмам и рукописи. На ухабистом пути домой я с удивлением поймала себя на мысли, что это работает — так быстро и с виду так просто.

— Вот только из меня кокетка так себе, — призналась я, гадая, откуда вдруг взялась эта потребность исповедаться. События вечера неожиданно сильно выбили меня из колеи. — Изъясняюсь двусмысленно. Перегибаю палку.

— Не прибедняйся. Ты там флиртовала как бешеная.

Если это и был комплимент, то совсем не тот, что мне хотелось получить. Я внезапно поняла: я привыкла считать себя человеком, который не кокетничает, который прямолинеен в беседе и вслух говорит о том, чего хочет. А сейчас мне очень хотелось сменить тему.

— Так откуда ты родом, Лиам?

— Из Лондона. Почему ты спрашиваешь?

— То есть ты действительно исконный британец? Или родился в другом месте?

— Все мы теперь британцы. — Это была официальная линия — так начали говорить после Вымирания и всего, что за ним последовало. Подготовленная лучше других стран, Британия превратилась в оплот, прибежище для носителей английского языка со всего света и частично вернула себе статус империи времен девятнадцатого столетия, пусть и в иной форме, поскольку империи теперь существовали в виде идей, а человеческая изобретательность и воображение стали паровозами и угольными шахтами нашей эры.

— Но некоторые — британцы в большей степени, чем прочие. — Так тоже говорили все: в обществе возникли иерархии, как это происходило во все времена. — Вот ты — исконный британец?

Повисла пауза.

— Что заставило тебя в этом усомниться?

— Я работаю с тобой уже больше года, но до недавних пор у меня такой вопрос даже не возникал. Хотя сама я… Пяти минут беседы со мной хватит, чтобы понять — я не британка. — Он молчал, и у меня возникло ощущение, что я задела его за живое. — Но это не имеет значения. Мне просто любопытно.

— Что меня выдало?

— Брось, это неважно.

— Мне просто интересно. Что именно?

Отступать он явно не собирался.

— Той ночью, когда ты вернулся домой после встречи с Генри Остеном, твоя речь звучала иначе — только и всего.

Некоторое время мы ехали в тишине, а затем Лиам наконец проронил:

— Я из Ирландии. Но уехал оттуда давным-давно. Я вообще не считаю себя… — Мысль он не закончил.

— Ну что, разбираюсь я в акцентах? — сказала я, надеясь перевести разговор в менее мутное русло. Непонятно, почему ему так не хотелось это признавать, но деваться было некуда, и я ощутила неловкость — из-за его притворства, из-за того, что уличила его. Но во время подготовки он так убедительно изображал исконного британца; подкрепляла это впечатление его девушка, Сабина, — я видела ее пару раз, когда она заходила в институт: вся из себя высокая блондинка, которая в скучающе-аристократичной манере растягивала гласные. — И какая своеобразная ирония. Помнишь, мы прочли в той статье о восприятии местными иностранцев, что в 1815 году англичане ненавидели евреев и ирландцев больше, чем кого-либо? Больше, чем даже французов! — Несмотря на только что завершившуюся двадцатилетнюю войну с последними.