Наступил ногами на спинку кресла и двери разошлись вполне достаточно, чтоб я пролез. Темно как всегда, только сверху чуть светлеет. Надо подождать пока глаза привыкнут. Семьдесят. Поди, разберись в темноте, где тросы должны проходить.
Ага! Вроде сбоку. Или то ремонтный лаз? Что-то мне глубина шахты не нравится, такое чувство, что она бездонна. Несёт оттуда чем то, возня там какая-то нездоровая. Восемьдесят. Крыс, наверное, немерянно. Ну да мне не вниз, а наверх. Вот вроде скоба подходящая. Надо прыгать. Девяносто. Повиснув на поручне ремонтной лестницы, я услышал громыхание бака, и улыбнулся. Судя по царящему в голове Дюбеля ужасу, поверил таки!
Хаймович барабанил костяшками пальцев по столу. Ничего доброго это не предвещало, впрочем, плохого то же. Манера это у него была размышлять. Если барабанит, думает.
Как придёт к какому-нибудь решению, начнёт нос теребить. Я иногда думаю, что привычка эта у него с детства, вот и вытянул себе нос к старости.
— Так, так… Значит никаких бумаг, компьютеры само собой лужицами, чтоб никакой информации никому. О такой степени секретности я да же не предполагал. Наверху соответственно делать нечего.
Старик потёр нос.
— А как ты полагаешь, насколько глубока шахта?
Меня передернуло, так и знал, чем дело кончится. А там темно как в правом глазу Хаймовича. Я развёл руками.
— Ну, метров 10 как минимум, не видно же ни фига.
— Это дело поправимо, есть у меня для такого дела шахтёрский фонарик, зарядить бы его, цены б ему не было, но увы… А так он совершенно не пользованный и сухой … если только каустик … да, да именно развести и залить щелочь, сколько то он протянет…
— С этим фонариком, что ли по шахтам лазили?
Как-то мне не улыбалось лезть, бог знает куда, с фонарём который может потухнуть в любую минуту.
— Именно, что по шахтам, но эти шахты Максим ты вряд ли себе представляешь…
— А с керосинкой нашей не проще?
Керосинка наша была единственным освещением в подвальной кузне.
— Не бередите мне душу молодой человек, вы знаете, что стекло одно и я не хочу потерять две дорогие моему сердцу вещи разом. Вашу бестолковую голову и керосиновую лампу.
Хотя к моему глубочайшему сожалению, бестолковую голову таки жальче…
Хаймович прошелся пальцами по столу и потёр мочку уха. О! Ещё один знак, что-то придумал, в чём сам не уверен.
— А рядом с кнопкой лифта больше ничего не было?
— Было.
— Что?
— Другая кнопка с другой стороны, — ответил я (люблю иногда дурачком прикинутся).
— Тьфу! Да не том я спрашиваю! Прорези рядом никакой не было? Ну как бы тебе объяснить… Коробочки такой и в ней прорезь? — Хаймович чертил пальцем по столу.
— Кажется, была коробочка, я на всякий случай и на неё надавил, но безрезультатно.
— … ключа у нас всё равно нет… Лифт может и рабочий, но без надлежащего допуска просто не сработает…
Старик откровенно заскучал.
— Придется, видимо довольствоваться фонариком. Думаю, для разведки этого хватит, а там думать будем.
От дальнейших размышлений нас отвлёк шум в гостевой комнате, в той, где Хаймович занимался обменом и приёмом хабара. Кто-то настойчиво водил палкой по решётке на окне. Хаймович поспешил на шум.
— Здорово дед! — донеслось из-под окна.
— И вам не хворать, с чем пожаловали?
— Дед, ты Толстого давно видел?
— Да уж дней семь как не заходил, а вы имеете к нему дело? Может что передать?
— Вот именно, что имею… (дальше невнятное) Передавать ему ничего не нужно, а вот сообщить нам, если появится, можно и да же нужно. Соображаешь?
— Разумеется, только дел у меня много, могу и позабыть… Старость не радость. Записать бы для памяти, да чернила кончились … Вы знаете как делать чернила? Берёшь гудрон обыкновенный и разводишь его керосином, либо соляркой… А у меня как на грех всё кончилось…
За окном усмехнулись.
— Будет тебе дед и гудрон и солярка… Для чернил..
— А когда позвольте узнать?
— Сегодня к вечеру, пацана пришлю… Только учти старый, если записать забудешь, тебе эти чернила в окно влетят и загорятся…
— Извините, любезный, а можно узнать как вас кличут?
— Ну, Котом… а что?
— Уважаемый Кот, это конечно на тот случай если Толстый появится. Надо знать, кому весточку передать.
Кот расплылся в улыбке, это я конечно не видел, подпирая стенку смежной комнаты, но почувствовал. Меж тем выдержав паузу, дед продолжил:
— И совсем не для того случая, если чернила загорятся, и людям Косого придется вас побеспокоить…
Улыбку как ветром сдуло… Зато я расплылся в улыбке. Умеет Хаймович с людьми разговаривать. Душевно. Кот — лох явный, если не знал, что мы под защитой Косого.
— Ладно дед, договорились, после обеда жди гонца…
Хаймович вернулся, сияя как начищенный самовар, и подмигнул.
— Вечером Максим, мы соорудим тебе отличные факелы.