Проект Повелитель

– У Джокера сотня будет. Всю сотню он вряд ли возьмет. Тоже считать умеет. Значит, половину возьмет, чтоб наверняка тебя задавить. Вот и считай, если каждый твой хоть по одному бойцу Джокера завалит, остальные сами разбегутся.

– Согласен, поэтому брать надо всё.

– Вот ты упрямый, – закипел я, как чайник, только что пар из одного места не шел.

– Не кипятись, половину патронов возьмем, но стволы все.

– Нах! Берем четыре автомата, шесть пистолетов, два ружья. И патронов тридцать кило.

– Ага, – наконец-то согласился Федя и отсыпал полрюкзака. Бумажные коробки порвались, и теперь автоматные, ружейные и пистолетные патроны представляли собой замысловатый салат, которым мы собирались потчевать людей Джокера.

– Слушай, я все хочу тебя спросить, чего ты своих хлопцев не прихватил, всё бы унесли?

– Сомневаюсь я, – нехотя ответил Федор, – сдается мне, что крыса среди нас есть. Докладывает кто-то Джокеру.

Я присвистнул.

– На твоем месте я в таком случае вообще поостерегся бы их вооружать. Дашь ему ствол, а он тебе в спину стрельнет.

– Вот и я о том же думаю, – вздохнул Косой, – а ты заладил: жаба душит, жаба душит…

– Когда это я такое говорил?

– Не говорил, так думал. Зеленую такую, с пупырышками представлял.

На меня внезапно напал кашель. Мать моя, женщина! Он что же, мысли мои прочитал?

– Ну да.

– Чего «ну да»?

– Да ты мне такую картинку в мозги вставил, поневоле прочитаешь.

Надо бы поаккуратнее со своими фантазиями, подумал я, почесывая по дедовской привычке нос. Или я сильнее становлюсь, или в Косом мутант проснулся? Страшный, костлявый, с врожденным косоглазием и шрамом на левой ягодице. Шрам он в детстве заработал, когда решил на перилах прокатиться, любил он это дело. А там какой-то засранец гвоздь вбил. Пошутил, значит. Вот Федя полужопие себе и располосовал, хорошо хоть хозяйство на гвозде не оставил. Как он тогда ни дознавался, кто это сделал, так и не узнал.

– Бросай рюкзаки в кабинку. Навьючить всегда успеем, – сказал я, навешивая автоматы на шею, а ружье на плечо. Лифт, как мне показалось, натужно загудел и потащил нас на свет божий.

– Что-то рано нынче темнеет, видать, к дождю, – отметил Косой, поглядывая сквозь купол.

– Это не туча, это… рой кружит. Стой! К двери не приближайся, а то откроется! – заорал я, прижавшись к стенке тесной кабинки.

– И чего делать будем? – спросил Федя, с интересом рассматривая насекомых, ползающих по куполу.

– Федя, кто из нас вчера бухал? Ты или я? Ты чего тормозить стал? Сидеть и ждать будем, пока они спатки не соберутся.

– Знаешь, – ответил Косой, – я вдруг подумал: а нах всё это? Может, плюнуть на Джокера? На фиг бороться с ним за эти развалины? Бросить эту помойку и уйти в лес. Хаймович сегодня расписывал, сколько там живности, и тихо, спокойно. Ни от кого подляны ждать не надо.

– И не говори, а я на днях карту одну смотрел, там местечко одно под номером 7844 обозначено, в лесу, кстати, находится.

– Что за карта? – оживился Федя.

– Да две карты были на вертолете, на одной город, на другой лес. Я думаю, они оттуда прилетели, – кивнул я на махину на шпиле.

– Там, поди, много чего интересного найдется.

– Наверняка.

И мы замолчали. Думая каждый о своем, девичьем. Косой думал о куче оружия в лесу, громоздящейся выше деревьев. Все-таки у него комплекс какой-то. Жили же до этого с одними ножами, и ничего. Мне хватает и этого. Пистолет, правда, иметь неплохо, но таскать эту дуру, которая оттягивает шею или бьется по спине, под названием автомат, мне и даром не надо. Тело привыкло к свободе.

А я думал о насекомых. Улетать они не спешили и вообще никуда не торопились. Казалось, их стало еще больше. Вся крыша была ими облеплена. Часть летала над нами, часть ползала по крыше. Темнело, но шум над головой не смолкал. Мы присели на пол. Косой закемарил. А я сидел, вслушиваясь в гул и общий эмоциональный фон.

На грани сна и яви я вдруг ощутил их настрой – любопытство. Они видели нас и хотели понять, что мы такое.

«Кто ты? – услышал я вопрос у себя в голове.

– Человек. А ты?

– Мы жизнь… – был ответ.

Возможно, это не совсем точно: слишком многое было вложено в этот образ смутных взаимоотношений, работы, рождения новых поколений и гибели старых. Но в человеческом языке не было понятия, которое объединило бы все это, поэтому я определил его одним емким словом – жизнь.

– Отпусти нас, – попросил я.

– Разве тебя кто-то держит?

– Ты. Ты набросишься на нас, если мы выйдем.

– Нет. Моим… – тут опять непонятное определение, – просто нужна кладка.