Проект рая

– Девушка, – спросил Санек, – а вы уверены, что на этой карте все есть? Или некоторые деревни не наносят? Скажем, если в деревне нет ни молодежи, ни достопримечательностей

– они решают: зачем на карту наносить?

– Я, знаете, как-то мало интересовалась до сих пор географией, – ответила толстая, более уже глаз от книжки не поднимая.

«Какая, – подумал Санек. – Кстати, Дженнифер Лопес тоже не тощая. Просто накачанная. Эту бы тоже накачать как следует, может, тоже будет – ух ты».

– А вы что читаете? – придвигаясь, спросил Санек. Что-то ему подсказывало, что это – стихи.

Девушка опять подняла глаза. С таким выражением сказать можно было только одно: «Дурак ты, Саня, вот что я тебе должна сообщить».

– Лотреамона, – отвечала толстая девчонка. С интонацией, точно соответствующей взгляду.

– А вслух почитайте, – сказал Санек, облокотившись на витрину поближе к толстой. Он расправился так, чтобы видна была фигура – одним плечом вперед.

– По-французски, – сообщила толстая девчонка. – Вы понимаете по-французски?

«Фуа-муа и селяви лямуро…» – неожиданно проговорил бы Санек на чистом французском строчку из Лотереомона.

«Фужур-банжур фурбамбо пуркуа» – затрепетав, как завороженная, воскликнула бы будущая Дженнифер.

– О, вы первый мужчина, который знает и так чувствует Лотереомона.

– Всего лишь пролистнул случайно, со скуки, две недели назад, в самолете, – улыбаясь честно и обаятельно, проговорил бы Санек. – Летел тут, такое дело, из Стокгольма.

– Мне так одиноко в этом городе, – воскликнула бы девчонка (вздохнув всей грудью). – Среди монстров, понятия не имеющих даже, что такое Лотереомон. Способных лишь дышать и совокупляться. «Груа-бруа, гыгыгагайс футуро…» – прочла бы она к слову еще из Лотереамона…

«Шато фужеро уно дотруа», – подхватил бы Санек. – Странное совпадение, но и я тоже чего-то одинок сегодня.

– О, я так была бы рада продолжить эту интересную беседу.

– Увы, сегодня я занят. По это самое. Брифинг в холдинге, потом симпозиум в консорциуме. А завтра – в Венецию.

– О, что же делать? Неужели мы никогда не увидимся? – воскликнула бы она.

– Короче, отставить панику. Бизнес-планы, короче, у нас следующие, – тут проговорил бы с умной шпионской улыбкой Санек, – я освобождаюсь в полночь. Ровно. И – к вам. И, короче, ничего банального – чинзано-пармезано, авокадо-мармеладо. Только мы. Свечи. Лотереомон.

– Свеча нетерпеливо будет гореть на окне моего коттеджа в ожидании вас, Александр».

* * *

«Толстая, с придурью, явно одинокая, – подумал Санек. – Никуда не денется».

– Девушка, а что вы сегодня делаете после работы? – спросил он у толстой, попросту так и белозубо, как черноморский матрос.

Толстая девчонка довела глазами до конца строчки, запнулась о точку – и подняла на Санька глаза: с некоторым усилием и крепко подняла, как гантели.

Она совсем ничего не сказала. Просто стала смотреть на Санька в упор. Глаза у нее были даже немного красивые.

– Тут такие обстоятельства сложились, – сказал Санек, – что сегодня какой-то день такой. Редко такое бывает, но этим вечером мне, как ни странно – деваться НЕКУДА. Давайте вместе, может, порешаем? – тут Санек улыбнулся мужественно и немного развратно, как американский шпион и одновременно гинеколог.

– А что тут решать? Все предсказуемо. Вечером я приеду домой, поем, лягу. И буду читать, – наконец, сообщила толстая.

«– Вообще-то это означает: пошел ты в жопу, Санек, – подумал Саня. – Не совсем, но процентов на семьдесят. Или наоборот, заигрывает? Дура».

– А что будете читать? – спросил Санек. А что еще у нее спросить-то?

– Наверно, опять Гюисманса. Или опять Мейринка. Эти имена вам что-нибудь говорят?

– Нет, – признался Санек. – А вы все время читаете, что ли? Не скучно?

– Скучно, – кивнула толстая и поэтическая девушка. – Поэтому и читаю.

Они помолчали. Помолчали так, что Санек услышал, как в глубинах магазина капает вода и ворчит старый холодильник.

Толстая, глядя на Санька сравнительно большими своими глазами, продолжила наконец:

– Скажите, а вы в шахматы играете?

«О как, поворот на сто восемьдесят, – весело подумал Санек. – Все было, но такого еще не было. Вот они, читательницы стихов. Толстые-то».

– Можно, – сообщил он. – Любитель, конечно. Но в детстве на турнирах медали получал за это дело.

Санек врал. Он даже не помнил, когда и с кем играл.

– Так я и думала, – сообщила толстая стихотворная девчонка. – И вы – шахматист. Никого вокруг, кроме коней и слонов. Смертельнее всего я ненавижу шахматные фигуры.

«О как» – подумал Санек уже не так весело.

– Конь ходит буквой гэ, – продолжала толстая. – Слон ходит буквой дэ. Какая-нибудь тура – буквой кэ-лэ-мэ-нэ. Все ходят только по предсказуемым маршрутам, говорят одни и те же регулярные слова, с одним и тем же предусмотренным выражением лица. И так будет еще миллион лет.

«Так можно в карты, на раздевание – намного лучше даже, – подумал Санек, – но она не об этом».

– Я не о шахматах, – сказала толстая с книжкой. – Я о жизни. В частности, о сегодняшнем вечере. Знаете, я ведь жду в жизни только одного.

Они опять помолчали.

Толстая продолжала: