Проект революции в Нью-Йорке

не из самых многочисленных, но довольно плотная, состоящая из одиночек и групп по двое, очень редко - по трое человек, занимающих все свободное пространство между павильонами и внутри них. Здесь собрались одни лишь подростки, большей частью мальчики, хотя при внимательном рассмотрении за короткой стрижкой некоторых из них, узкими голубыми джинсами и свитером с высоким воротом или кожаной курткой угадываются вероятные или даже неоспоримые девичьи очертания. Все они похожи друг на друга как своим одеянием, так и безусыми, свежими, розовыми лицами, чей яркий ровный цвет не столько свидетельствует о хорошем здоровье, сколько вызывает в памяти краски манекенов в витринах или загримированные лица покойников в стеклянных гробах, на кладбище для дорогих усопших. Впечатление какой-то фальши еще более усиливается из-за неестественной манеры держать себя: своими позами молодые люди, очевидно, стремясь к самовыражению, демонстрируют сдержанную силу, уверенность в себе, высокомерное презрение к остальному миру, однако высокопарные жесты и показная кичливость, которая сквозит в каждом движении, напоминают скорее плоскую игру бездарных актеров.

Среди них там и сям попадаются похожие, напротив, на усталых смотрителей музея восковых фигур немногочисленные взрослые - неопределенного возраста, помятые и незаметные; они словно бы стараются не привлекать к себе внимания и раствориться в толпе - и, действительно, нужно некоторое время, чтобы обнаружить их присутствие. В серых лицах этих людей с осунувшимися чертами и в их неуверенном поведении видна несомненная печать ночного часа, более чем позднего. Мертвенно-бледный свет неоновых ламп завершает их сходство с больными или наркоманами; кожа белых и негров приобрела почти одинаковый металлический оттенок. В большом зеленоватом зеркале на одной из витрин возникает мое собственное, точно такое же изображение.

При этом у молодых и старых есть одна общая отличительная черта, а именно чрезвычайная замедленность всех движений - небрежно-напускная разболтанность у одних, чрезмерно-тяжелая неповоротливость у других - из-за чего каждую секунду возникает опасение, что они могут впасть в окончательную и бесповоротную неподвижность. Вдобавок, здесь поразительно тихо: ничто - ни крики, ни слишком громкие голоса, ни любой другой шум - не пробивает ватного безмолвия, нарушаемого только клацанием рычагов и сухим потрескиванием цифр, показывающих набранные очки.

Ибо эта подземная зала, по-видимому, целиком отведена для игр: с каждой стороны широкого центрального прохода располагаются большие холлы, где длинными рядами стоят автоматы кричащих расцветок: машины, глотающие и извергающие монеты, чьи таинственные щели разрисованы таким образом, чтобы придать им как можно большее сходство с женскими половыми органами; аппараты для азартных игр, позволяющие проиграть за десять секунд и несколько центов тысячи воображаемых долларов; механический раздатчик познавательных фотографий, изображающих сцены войн или совокуплений; электрический бильярд со световым табло, где представлены виллы и роскошные автомобили - они вспыхивают пламенем после каждого удачного Удара по стальному шару, летящему в лузу; тир, в котором из ружья со световым лучом расстреливаются попавшие в кадр прохожие, гуляющие по улице; мишень Для оперенных дротиков, представляющая собой обнаженную красивую девушку, распятую на заборе в виде креста святого Андрея; автомобильные гонки, электрический бейсбол, волшебный фонарь для просмотра фильмов ужасов и т.п.

Рядом же находятся огромные магазины сувениров, на витринах которых выставлены параллельными рядами по принципу сходства самые известные достопримечательности империи, запечатленные в пластмассе. Это - если двигаться сверху вниз - статуя Свободы, Чикагские мясобойни, гигантский Будда из Камакуры, Синяя вилла в Гонконге, Александрийский маяк, яйцо Христофора Колумба, Венера Милосская, "Разбитый кувшин" Греза, "Божье око" на скале, Ниагарский водопад с клубами подсвеченной мерцающей пены из нейлона. Наконец, здесь имеются секс-шопы, которые служат всего лишь продолжением соответствующих лавчонок Сорок второй улицы, уходя на глубину нескольких десятков или сотен метров.

Я без труда нахожу нужную мне витрину, весьма приметную тем, что в ней ничего не выставлено: это большое матовое и ровное стекло, на котором крохотными эмалевыми буквами выведена незатейливая надпись: