Лом рассказывал это Валентину с той самой улыбкой превосходства, а рассказав, сделал многозначительную паузу…
— …Но я и сам уже догадался, сам все понял! — Воспоминания всколыхнули толщу лет, прошлое беспощадно вернулось. Данько разволновался, лицо, плешь пошли красными пятнами. — Убьют они того третьего, а потом…
А потом сам игрок и его джокер уберут тех двоих. А потом придет черед джокера. Только он еще этого не знает.
Виктор украдкой взглянул на Игоря. Тот был внешне спокоен. Лишь бледнее, чем обычно.
Валентин начал раскачиваться в кресле:
— Говорил я ему! Говорил! Толян, говорю, да ты что, куда ты влез?! Ведь он же псих, это же ясно. Вали от него, пока не поздно!.. Да, видать, уже поздно было. Заладил свое, и ничем не прошибешь.
Это все было утром 26 октября. Валентин не сумел убедить Толяна Ломова в том, что тот дурак и влип в какую-то безумную историю… они разругались, и Лом ушел, оставив официанта в тягостных чувствах. Валентин почти кожей ощутил дыхание опасности — как нечто темное, зловещее бродит где-то совсем поблизости, он, Валентин, чует его вкрадчивые шаги… И надо бы притихнуть! Данько очень, очень ясно осознал это. Инстинкт самосохранения оказался сильнее жадности.
И в тот раз он Валентина Данько не подвел.
Ломов ушел — и никогда больше Валентин его не видел. Через пару дней он понял, что, видимо, все так и случилось, как он предполагал: игрок сыграл, как ему надо, и навсегда сбросил и шестерок, и джокера… А через несколько дней грянул тот грандиозный скандал по поводу исчезновения людей.
Окрыленные перестройкой активисты до хрипоты драли глотки на митингах. Взвихрились невнятные речи о маньяках-убийцах, вампирах и людоедах. Слухи один другого хлеще всколыхнули город. «Демократы» язвили, что, не будь один из мальчиков сыном крупной шишки, дело вообще бы не сдвинулось с места, никто бы в милиции и прокуратуре пальцем не шевельнул…
Данько вскинул взгляд на Коротина:
— Это не про вашего ли брата имели в виду?..
— Про него, — кивнул Игорь.
— Ясно.
Ну а он, Валентин Данько, молчал все эти годы, храня тайну. И сохранил до нынешнего дня. Впрочем, мог бы и не хранить. Она давным-давно стала никому не нужна…
Валентин Данько, монолог
…И я сам никому не нужен. Много лет и еще годы, годы и годы впереди. Что они принесут мне? Я не знаю. Но я готов все принять смиренно и без ропота, ибо сознаю, что несу расплату за свои грехи…
Валентина прорвало. Он говорил и говорил, не мог остановиться. Да, тогда он скрылся, затаился, замолчал… и все само собой затихло. О таинственно пропавших пошумели, поорали, да и забыли; капитана-участкового начальство сочло стариком, сплавило на пенсию, а новый почему-то не проявил интереса к агенту Данько… Тут и опала кончилась. Валентина перевели в вечернюю смену, вновь пошли тучные урожайные дни. Но он теперь старался не наглеть, держал свою жадность в узде, клиентов чистил аккуратно. И к весне девяносто первого года скопил денег на мечту всей жизни — подержанную «девятку» цвета «мокрый асфальт». Купил! Восторгу не было пределов.
К этому времени память о мутных тайнах двухлетней давности заметно померкла. Страх отступил. И Валентин постарался уверить себя, что все прошлое миновало и началась новая жизнь…
Ах, если бы все было так легко!
Поездить на пафосном авто Валентину Данько довелось чуть больше двух месяцев.
На совершенно пустой летней дороге, в совершенно безобидном месте машину занесло, — словно черт дернул за колесо! — «девятка» улетела в кювет, дважды кувыркнулась, и…
И Валентин очнулся в больнице.
Врачи улыбались, делали бодрый вид, но он как-то сразу понял, что дело плохо. Лишь через день-другой доктора решились сказать ему тяжелую правду: ходить он больше никогда не будет.
И в тот же день местные СМИ разразились сенсацией: в пригородном лесу, едва ли не в двух шагах от места крушения машины Данько, обнаружен давно сгнивший труп мужчины. Было установлено, что это один из безвестно пропавших осенью восемьдесят девятого года — Анатолий Ломов.
Тогда Валентин понял, что прошлое догнало его.
Полгода он провел в депрессии. Похудел, осунулся, оброс бородой. За это время развалился СССР, пошла другая, странная, чужая жизнь. Валентин осознал, что ему в ней места нет, но при всем том надо как-то жить, надо искать себя…
— И, слава Богу, нашел. — Он положил руку на Библию. — Теперь мне больше ничего не надо. Я много думаю. О людях, о судьбе, о смысле жизни. О смерти и бессмертии. И мне дико: каким уродом я жил раньше, прости Господи!.. — Он помолчал. — И сны мне снятся. Все я вижу, слышу. Это очень важно для меня. Что-то огромное. Почти космос. А проснусь — и все забыл. Одни какие-то фигуры без лиц… Хочу вспомнить и не могу. — Он помолчал еще. — И тогда почему-то я думаю про него. Ну, про Того. Я называю его: Эхо. Мистер Эхо. Не знаю, почему. И мне кажется, что он только отклик моей боли и тоски. Всех этих моих лет. Что не Толян мне о нем говорил, а я сам все это выдумал… Но он, конечно, есть. И я уверен, что он здесь, вблизи. Кто он сейчас? Как сыграл в свою игру с судьбой?..