Проект «Сколково. Хронотуризм». Сталинский сокол

– Тогда давайте выпьем, – резюмировал Сороковой. Он потянулся к графину с водкой, ухватился за него и наполнил все рюмки, оказавшиеся в поле его зрения. Алексей взял одну, обернулся через плечо и подал ее Марине.

– Не надо, – отказалась она, – не сейчас, попозже.

– Хорошо, – летчик вернул рюмку на стол.

Сталевар, Зезюлин и грузчик уже держали свои стопки на весу и только ждали команды. Груня боролась с пробкой, намертво застрявшей в горлышке бутылки. Сороковой вздохнул, поставил свою стопку на стол, отобрал у Пичугиной бутылку и ударом ладони по донышку вышиб из нее пробку.

– Выпьем, – обрадовалась Груня, она схватила свой наполненный бокал, – выпьем за…

– Сегодня праздник, День авиации, – перегнувшись через плечо Алексея, сообщила Марина, – день сталинских соколов. Надо выпить за их здоровье, а также за всю Рабоче-крестьянскую красную армию!

– Точно! За авиацию! – Сороковой первым потянулся к Алексею, следом шел сообразительный Зезюлин, грузчик и Пичугина среагировали с небольшим опозданием. Звон бокалов, небольшая пауза и пустые рюмки вернулись на стол.

– А ты? – Алексей накрыл руку Марины своей ладонью. – Ты почему не пьешь?

– Потом, – отозвалась она, – я хочу сделать тебе подарок.

Она бросила сумочку на свой стул, прислонилась спиной к прохладному мрамору и посмотрела через зал. Там, в гуще табачного дыма, у дальней стены зала маэстро в голубом костюме пел про город у моря.

– Подарок? – удивился Алексей. – Подарок это хорошо. Я люблю подарки, – он расстегнул крючки на вороте гимнастерки и оперся локтем о стол.

– Сейчас, – Марина улыбнулась, не глядя на него, зажмурилась, сосчитала до пяти, оторвалась от колонны и решительно прошла мимо стола и через весь зал зашагала к роялю. Алексей и Сороковой одновременно окликнули ее, но Марина не обернулась. Она обогнула один столик с „настоящими“ стахановцами, потом второй, третий, обошла пальму в кадке и остановилась перед „сценой“. На Марину зашикали, кто-то дернул ее за край накидки.

Марина поправила пелерину, подняла голову и шагнула вперед, к роялю. Все музыканты, как один, дружно уставились на нее, не прекращая при этом играть. Старательно надувавший щеки тромбонист вытаращил глаза и покачал головой, его примеру последовал сосед с саксофоном. Марина неторопливо прошлась мимо оркестра и остановилась неподалеку от рояля. Ее уже заметили, певец глянул мельком в ее сторону и тут же отвернулся.

Ждать оставалось еще полкуплета и припев, Марина отошла в тень у стены, чтобы никого не смущать своим присутствием. Отсюда открывался прекрасный вид на привилегированную половину зала, особенно на столики у окна. Оба все еще были заняты, Марина прищурилась и рассматривала тех, кто сидит за ними. Один – плотный, усатый мужчина с обозначившейся проплешиной на темени – неторопливо жевал и, склонив голову, слушал своего соседа. Тот, достаточно упитанный и тоже с усами, но в темном френче и с залысинами надо лбом, шептал что-то на ухо своему собеседнику. Первый перестал жевать, повернул голову и засмеялся, деликатно прикрыв рот ладонью. Второй усмехнулся, налил себе водки и лихо выпил ее, даже не поморщившись.

„Кажется, это Каганович, – перед глазами в очередной раз ожила картинка из учебника, – и тоже нарком. Чего? Путей сообщения, кажется… Или промышленности… А кто тогда Микоян?“

Ее мысли оборвали аплодисменты. Утесов раскланивался на все три стороны и посылал публике воздушные поцелуи. Потом развернулся, схватился за сердце, потряс головой и нарочито удивленно протер кулаками глаза. Кто-то в зале засмеялся, глядя на выходку маэстро, следом раздался еще один смешок.

– Что же вы спрятались там, голубушка? Выходите, не бойтесь, мы вас не укусим, – Марина не успела сообразить, в чем дело, а певец уже схватил ее за руку неожиданно сильными для представителя творческой профессии пальцами и вытащил на освещенное пространство перед роялем. Утесов оказался ниже Марины на целую голову, но артиста это не смущало. Он заложил руки за спину, обошел вокруг гостьи, остановился перед ней и молитвенно сложил перед собой руки:

– И как же вас зовут, милочка? Скажите, не томите, – неподдельно ядовитым голосом поинтересовался он.

Марина перехватила острый колкий взгляд его черных глаз, брошенный из-под светлых бровей, и назвала свое имя. Утесов схватился за сердце и обернулся к залу. В ответ раздался уже знакомый гогот – стахановцы в первых рядах столиков не оставляли без внимания ни один жест артиста. Марина посмотрела поверх голов людей, и ей показалось, что рядом с пальмой она видит Алексея, а рядом с ним топчутся сталевар и Груня.

– Я хочу с вами спеть, – пугаясь собственной смелости, проговорила Марина.

– Ого, вот как! Скажите нам, Мариночка, а вы умеете петь? – Утесов ловко расправлялся с очередной назойливой поклонницей, похоже, что схема по выдворению со сцены экзальтированных девиц у него была отработана давно.

– Да, умею, – ответила Марина и улыбнулась.

Утесов повернулся к залу.

– Что вы говорите? – деланно изумился он. – Какой сюрприз! И вы готовы спеть нам? Сейчас, здесь?