Проект «Убийца». Том 1

Оливия Чемберс уже жалела, что Гаррисон соизволил прийти на пару. Как гласила старая мудрость академии: «Гаррисон на паре – к беде». «Молчащий Калеб – что-то замышляющий Калеб», «Нет худа без Гаррисона». Неисправимый циник и неукротимый нигилист, он готов был оспорить саму сущность мироздания и отрицать собственное существование, как таковое. Обычно преподаватели предпочитали не вступать в полемику с Гаррисоном, наученные горьким опытом, что остановить этого амбициозного молодого человека могут разве что две вещи: отчисление и Леон Бёрк. К которому, впрочем, сейчас и воззвала Оливия, многозначительно взметнув бровями и переведя взгляд на Калеба.

Леон прекрасно знал этот взгляд, взывающий к помощи. До этого он отстранённо наблюдал спор самых дорогих людей: любимой девушки и лучшего друга, которые по совместительству выступали вечными соперниками, шатко балансирующими на границе вражды. Они были как кошка с собакой или столкнувшихся два плюса, не способных ужиться в одном уравнении. Каким бы важным и умным не пытался показаться Гаррисон, Леон знал: за позой и бахвальством проглядывали повадки избалованного родителями и социумом юнца. Порой Бёрку казалось, что он фатально тупеет, стоило Калебу открыть рот. Что, впрочем, чувствовала вся группа, поддаваясь коллективному унынию, когда Гаррисон ставил на них ораторские эксперименты. Из-за чего выделяющегося в толпе друга многие не любили, ведь жизнь требовала такта и умения держать язык за зубами, качества которые имелись у самого Леона, однако полностью отсутствовали у Гаррисона.

Часто Калеб напыщенно фыркал, заявляя, что Леон как заевшая, трещащая любезности кукла, излюбленными фразами которой выступали: «Спасибо, пожалуйста, извините». Сам же Бёрк оправдывался скромностью и воспитанностью, какие редко встретишь среди нынешней молодёжи, и которые так располагают к себе людей старой закалки и вызывают раздражение среди сверстников.

Леон хлопнул Гаррисона по плечу, да так и сжал, призывая к вниманию.

– Так, Леон, успокой свою даму сердца, – в сердцах воскликнул Гаррисон, не подозревая, что единственный кого здесь стоит успокоить – это он.

– Калеб, а меня ты не хочешь спросить о Потрошителе? – безразличию и маски непроницаемости Леона Бёрка позавидовал бы заядлый шпион. Ничто не выдавало в нём искусно скрытую иронию. Но Калеб, не прекращая ёрничать, задорно расхохотался, как умалишённый в нервном припадке, и также резко стих, отрезав:

– Нет! Не хочу! Время на часах показывает, что пара закончилась.

– Мистер Гаррисон, значит, на пары вы приходите по времени солнцу, а уходите по времени циферблата, – подметила Чемберс, надменно изогнув накрашенную бровь.

– Именно так! Время – такая сложная и неопределённая штука! Никогда не знаешь, когда оно будет к тебе благосклонно, а когда жестоко! – и, подхватив рюкзак, Гаррисон один из первых пустился наутёк, как настоящий школьник, дождавшийся спасительного звонка.

* * *

Назвать Американскую академию искусств просто институтом было как минимум невежественно и кощунственно по отношению к произведениям искусства, которое оно в себе таило. Музей мирового искусства прошлого, настоящего и будущего.

В карте туриста Чикаго академия получила заслуженное место достопримечательности, снискав цену за вход в виде десятидолларовой купюры, что, впрочем, явно недооценивалось с учётом кладезя красоты, которую заключал в себя храм творения людского, а не божьего.

Святыню охраняли изумрудные львы, застывшие свирепыми стражниками на входе в неоклассическое здание в архитектурном стиле beaux-arts.

Художественная коллекция академии впечатляла количеством шедевров европейского импрессионизма. И называя его музеем, студенты нисколько не поскупились на метафоры. В золотых залах коллекции европейской живописи и скульптуры 20–21 веков, образцы шедевров архитектуры и дизайна, фотографии и объекты современного искусства заняли целое здание. Создан был в этом эдеме жертв искусства и настоящий сад, на террасе которого со скульптурами под открытым небом можно было освежиться и полюбоваться видами на соседний парк Миллениум.

Не хватит и нескольких дней, чтобы насладиться близостью картин с мировой славой. Бессмертные работы Клода Моне, Поля Сезанна, Огюста Ренуара. Полотна «Воскресный день на острове Гранд-Жатт» Жоржа Сёра, «Спальня в Арле» и «Автопортрет» Винсента Ван Гога, «Парижская улица в дождливую погоду» Гюстава Кайботта, «Мулен Руж» Тулуз-Лотрека, «Две сестры» Огюста Ренуара.

Но художественная коллекция музея впечатляла не только шедеврами европейского импрессионизма. Красовались в залах американские и европейские картины, среди которых выделялись работы Гранта Вуда, Энди Уорхола, Джексона Поллока, Пабло Пикассо и Анри Матисса.

Венецианские скульптуры величественных богов и юродивых муз встречали и провожали студентов в своей безмолвной мраморной поддержке. Они ждали их творений, что встанут бок о бок с проверенным временем искусством.

И как уже было отмечено ранее, музей сей заключал в себе работы не только прошлого, но настоящего и будущего.