Проект «Ватикан»

Тогда она попыталась просунуть кончики пальцев в щель — там было пусто. Джилл уцепилась за панель с другой стороны и потянула… С тихим скрипом и треском в стене открылась дверь! За дверью оказалась крошечная кладовка. В стену был вбит крючок, на нем висела лиловая мантия кардинала. На полу стояла пара сандалий. В одном из углов стояла корзина для бумаг. Вот и все — мантия, сандалии и корзина. Сильно пахло мышиными экскрементами.

Джилл протиснулась в кладовку, взяла корзину и вышла, прикрыв за собой дверь.

Вернувшись к столу, Джилл принялась за изучение содержимого корзины. Она была полна скомканной бумаги. На самом дне лежало большое мышиное гнездо, сооружённое из бумаги — вероятно, им пользовалось не одно поколение мышей, и каждый новый его обитатель служил делу умножения потомства.

Отобрав относительно хорошо сохранившиеся листки, Джилл сложила их на столе в стопку. Когда на дне осталось только мышиное гнездо, Джилл начала внимательно просматривать бумаги.

Поначалу было совсем неинтересно. Несколько листков содержали какие-то математические расчёты — ничего впечатляющего. На одном листке был перечень дел, которые нужно было переделать. Большинство пунктов было вычеркнуто — надо понимать, это означало, что дела выполнены. Кое-какие листки были испещрены непонятными значками, — возможно, когда-то они что-то и означали, но теперь выяснить это не было никакой возможности. На одном листке было начало письма — собственно, всего две строчки — без даты и адреса: «Ваше Преподобие, последние несколько дней я размышлял о том деле, о котором мы с вами беседовали в саду, и пришёл к выводу, что…» Дальше было съедено мышами. Ещё на одном листе было написано: «Темы для обсуждения с Его Святейшеством», но, кроме заглавия, больше ничего не было. Далее следовал совершенно загадочный листок: «666 буш. пшеницы, 30 куб. хорошего, прочного, долго горящего дерева, 150 фун. лучшего картофеля, 7 т. мёда», — и все. Были и другие листки и обрывки бумаги, и, наверное, тот, кто задался бы целью их расшифровать, узнал бы много интересного, но почему-то Джилл решила, что сейчас не время приниматься за их изучение. Она аккуратно сложила все бумажки в стопку, тщательно разгладив каждую. Она решила, что обязательно как-нибудь выкроит время и изучит все до одной более внимательно. Кто знает — а вдруг именно там и таится ключ к разгадке тайны Ватикана?

Приняв такое решение, она неожиданно для себя поняла, как глубока ответственность, которую она возложила на себя, как важна задача, ради решения которой она просматривала даже совершенно пустяковые на первый взгляд обрывки бумаги в надежде отыскать какую-нибудь крошечную заметку на полях, которая как раз и могла бы дать ответ на все вопросы! Нет, не такой она представляла себе эту работу, когда давала согласие остаться… Тогда она думала, что это всего-навсего разумный компромисс с собой, некое оправдание своей задержки здесь, занятие, чтобы не слоняться без дела, не сидеть сложа руки. «Ты втянешься», — сказал Джейсон и оказался прав. Только втянулись они оба — и он ничуть не меньше, чем она, хотя он-то как раз не притворялся, не утверждал, что горит желанием здесь остаться. Разве не она планировала остаться тут, если ей позволят выполнить репортёрскую работу, ради которой она так сюда стремилась?

«Если бы сейчас мне предложили улететь с Харизмы, — подумала она, согласилась бы я или нет?» — И поняла, что ответить не может.

В самом низу бумажной стопки она обнаружила несколько сколотых скрепкой листков, исписанных витиеватым почерком. Джилл принялась за чтение, с трудом разбирая слова:

«Я, Енох, кардинал Феодосий, записал это для себя, осознавая, что настоящая информация не может войти в официальный отчёт. То, о чем я пишу, не было помещено в отчёт умышленно. Я записываю свои воспоминания, как предупреждение самому себе, только себе самому, хотя, может быть, они пригодятся и другим. Но сейчас я не имею намерений ни с кем делиться впечатлениями. Я делаю эти записи не потому, что боюсь запамятовать — забывчивостью я не страдаю, но потому, что хочу передать словами свои чувства, свои эмоции (если у меня есть чувства и эмоции) и мои опасения — в особенности — опасения, пока время не стёрло остроту впечатлений.

Я считаю, что описываемое мною было случаем, редкой случайностью, хотя последствия этой случайности могут оказаться весьма и весьма прискорбными. Долгое время мы чувствовали себя в безопасности в своём одиноком, изолированном от мира убежище, расположенном на самом краю Галактики, где так мало звёзд, да и наша собственная звезда так мала и невыразительна, что вряд ли привлекла бы к себе чьё-то внимание. Но теперь, с тех пор как случилось то, о чем я хочу написать, я уже не так уверен в нашей безопасности. Хотя никто из моих соратников не проявил никакого беспокойства по этому поводу, а я, в свою очередь, ни с кем не поделился своими опасениями и тревогой.