Проективный словарь гуманитарных наук

«Новым средневековьем» назвал ХХ век Николай Бердяев в своей одноименной книге 1924 года. Его приметы – отрицание ценностей Нового времени: гуманизма, индивидуализма, рационализма и демократии; резкое возрастание роли масс, попадающих под власть «духоподъемных» и «спасительных» идей; успех радикальных движений, обещающих изменить судьбы мира, – коммунизма, социализма, фашизма, нацизма. Казалось, что Новое средневековье ушло в прошлое вместе с крушением фашизма и коммунизма и с падением железного занавеса в 1989 году. Следующая декада,1990-е, прошла под знаком эйфории от глобальной победы демократии и рационализма западного стиля – человечество вернулось на магистраль Нового времени.

Однако начало ХХI века было ознаменовано террористическим актом в Нью-Йорке (2001) – взрывным рецидивом Средневековья. Этот импульс исходил от воинствующего исламизма, а впоследствии – от России, в которой стали возрождаться архаические черты не только дореволюционной, но и допетровской эпохи, включая противопоставление себя Западу, отход от секуляризма к религиозному фундаментализму, милитаризация, ограничение роли науки и просвещения. Новейшее средневековье ХХI века отличается от просто Нового средневековья ХХ века тем, что оно постсекулярное, постутопическое и постфутуристическое, то есть опирается на религиозно-национальную традицию, на традиционализм как таковой, и обращено в прошлое, а не в будущее. У него, в отличие от тоталитаризма ХХ века (особенно коммунистического), нет опоры внутри западных обществ, оно может рассчитывать лишь на силовую внешнюю экспансию либо на автаркию. Новейшее средневековье пришло на смену постмодерной эпохе, которая отделяет его от Нового средневековья и определяет разницу между ними, в частности разницу между фашизмом 1920–1940 годов и *шизофашизмом начала XXI века. Многие черты Новейшего средневековья художественно предвосхищены в повести В. Сорокина «День опричника» (2006).

*Археософия, Древностное, Психократия, Тотальгия, Шизофашизм

Политика. С. 259–262.

ОДНОВ О ЗРАСТНЫЙ И МНОГОВ О ЗРАСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

ОДНОВОЗРАСТНЫЙ и МНОГОВОЗРАСТНЫЙ человек (single-aged and multi-aged individual). Тип личности по ее психическому возрасту или возрастам. Одновозрастный – тот, кто всегда остается внутри одного возраста; многовозрастный – тот, кому присущи одновременно свойства разных возрастов.

Одновозрастность может быть стабильной (надвозрастной) и мобильной (подвозрастной). В первом случае человек навсегда застывает в одном возрасте, ему психологически присущем. «– Сколько вам лет, миссис Бентли? – Семьдесят два. – А сколько вам было пятьдесят лет назад? – Семьдесят два. – И вы никогда не были молодой и никогда не носили лент и вот таких платьев? – Никогда» (Р. Брэдбери, «Вино из одуванчиков»). Одновозрастен и гоголевский Акакий Акакиевич Башмачкин: он «родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове». Таков же и чеховский Беликов: он родился в футляре, в калошах и с зонтиком, поэтому все детское, отроческое, молодое: возня и смех гимназистов, езда Вареньки на велосипеде – не вызывает в нем ничего, кроме отвращения и страха.

Некоторые люди всю жизнь ухитряются прожить почти мальчиками, или почти стариками, или деловитыми здоровяками «в расцвете лет», меняя только физический возраст, но постоянно пребывая в неизменном возрастном складе личности. Поэтому они часто воспринимаются как иновозрастные (differently aged), фатально попавшие не в свой возраст: мальчик-старичок, важно расхаживающий в стороне от своих резвых сверстников, и старичок-мальчишка, неумолчно хихикающий, неугомонно шаловливый.

Все эти одновозрастные люди значительную часть жизни пребывают в конфликте со своим физическим возрастом и могут глубоко страдать от того, что их засунули в слишком юное или слишком старое тело. Беликову, например, даже в его среднем возрасте жить неуютно, тревожно, хлопотно, он – человек «старой старости» и потому попадает в самую точку своего внутреннего возраста, когда оказывается в гробу. «Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!»